Когда я проснулся, Кира была рядом. Общалась с кем-то через Facetime. Нащупав воду на прикроватной тумбе, я присосался к бутылке, как младенец к груди. Включив телефон, я посмотрел уведомления. Закончив поглаживать экран мобильника, из тумбы я достал несколько таблеток аспирина. Закинулся таблетками. Чувствовал я себя первоклассно в худшем из смыслов. Сообщения и звонки я игнорировал. Если бы этой ночью я откинулся,  на моём погребальном камне можно было написать: «Здесь лежит Вик. На тот свет он отправился пьяным и раздраженным. Пожалуйста, накормите его кошек. Его женщина не годится для ухода за животными или кем-либо»

— Сильно ты вчера, — промычала Кира, закрыв Maк.

— Чего-то контроль срубило.

— Как самочувствие?

— По мне не видно?

— Как можно было так упороться?

— Не без удовольствия.

— Тебе не 20 лет. Берёг бы себя, — потягивала она чай на другой стороне кровати.

— Ты ничего не готовила?

— Не-а, —  небрежно отвечала она.

— Забыл у кого спрашиваю…

— Можешь обслужить себя сам.

— Тебя не напрягает, что ты живёшь в моей квартире, — я допил остатки воды в бутылке, — и на мой счёт, — я чихнул, — но не можешь сварить даже жалкую гречку.

— Какой ты токсичный, просто пиздец.

— Действительно, я токсичный.

— Обхаживай себя сам, — она толкнула меня ногой.

— Кира, мне чертову воду прошлой ночью пришлось наливать себе самостоятельно… для чего ты тут? Базовая помощь пьяному человеку это какая-то простейшая моральная штука, не?

— Мог бы меня попросить.

— Ты держалась от меня на расстоянии выстрела.

— От тебя несло, как от общественного сортира.

— Некоторые общественные сортиры хорошо убирают.

— Ты был тем сортиром, который никогда не убирали.

— Справедливо…

Смирившись со своим положением, я встал с кровати. Накинул халат. Отправился на кухню. Из холодильника я достал яйца, ветчину, томаты. Ингредиентов хватало на сочную яичницу. От мыслей об алкоголе мне становилось дурно. Включив политический подкаст, я принялся готовить. Лучи солнца падали на мои руки. Впервые за две недели над Москвой проявилось солнце. Свежее, красивое, холодное и горячее. На небе не было ни одного облака. От вида солнца мне хотелось улыбаться. Я заварил себе капучино и вышел на балкон. Достал сигарету из пачки. От стакана с кофе исходил пар. Любуясь погодой, я отключил подкаст. Надев наушник, я слушал музыку, сдаваясь запаху омлета, кофейных зёрен и табака с привкусом шоколада. Закончив с сигаретой, я листал twitter и поглощал завтрак. Когда моя тарелка опустела, на кухню зашла Кира. Красивая. Подтянутая. Выдающиеся бедра. Изумительная спина. Классные губы. Аккуратные глаза. Весёлые. И перед ней был я. Воняющий, в халате, грязные волосы и мешки под глазами. Потерянный кусок ублюдка, а не человек.

— Пахнет изумительно, — улыбалась Кира.

— Я готовил только для себя. Хочу пораньше сесть за рассказ.

— Какой рассказ сегодня? — она проверяла содержимое холодильника.

— Есть одна идея.

— Используй мою историю, — она шла за кофе.

— Какую из?

— Как я променяла роман с психотерапевтом на тебя, — её напрягало, что я не удосужился сделать завтрак и для неё.

— Мне не нравится эта история.

— Чем же?

— Иногда я считаю, что тебе было бы лучше остаться с психотерапевтом.

— В этом наши мысли схожи, — я понимал, что она расстроена.

Не желая находиться рядом со мной, Кира отправилась в душ. Сидела в ванной комнате она минут 40. Из-за её любви к купаниям, ссать мне приходилось в раковину.

— Эй! Хватит мастурбировать там! Впусти меня! Мне надо по большому, — кричал я через дверь.

— Две минутки, — отвечала она.

Двадцать минут спустя она вышла. Обмотанная в полотенца. Измазанная масками из морской глины. Я приземлился на горшок. Моя задница рычала на сантехнику, как агрессивная тигрица. Когда газы прекратились, я отполировал сральник и залез в душ. Смыв с себя большую часть вечера, я вышел на кухню. Кира успела позавтракать и составить крепость из тарелок.

— Слушай, неужели ты не могла загрузить посудомойку? — меня бесила её небрежность.

— Бля, я не могу находиться в месте, где меня не ценят.

— Так пиздуй туда, где котируешься. Тоже мне. Биткоин.

— Сам пиздуй.

— Я дома!

— И я!

— Сомнительно, знаешь ли.

— Я не буду с тобой разговаривать, — дрифтовала она своей задницей с кухни.

— Больно хочется, блядь, — я загружал посудомойку.

Кира ушла на кровать, где проводила большую часть времени. На кровати она вьебывалась в Instagram или другие социальные сети. Иногда выходила ко мне. Рассказать какую-нибудь бессмыслицу или покурить. Часто жаловалась на подписчиков. Их активность её не устраивала. Алгоритмы социальной сети не выводили её контент в топ. Последнее казалось для меня странным, покуда делилась она ещё той дрянью. Иными словами, её контент заслуживал внимания интеллектуального большинства. Иногда она заходила ко мне в кабинет, чтобы поныть. Как правило, в заурядности жизни Киры был виноват каждый, кроме неё. Порой, Кира читала мои рассказы. Какие-то работы её веселили, другие, напротив, расстраивали. Ей не нравилось, когда я пишу о женщинах. Вдвойне её раздражало, когда в рассказах я передавал свои чувства к ним. Несколько раз в месяц мы выезжали в рестораны, где она чувствовала себя уместной. Для неё натяжная показательность была обязательной деталью жизни. Будь у нас больше денег, она бы сделала поездки в общепиты, арт-подвалы, галереи и театры неотъемлемой частью нашего досуга. К счастью для меня, мы были выходцами из не особо богатых семей. Последнее обстоятельство огорчало Киру не меньше, чем моё нежелание спускать на неё лишние деньги. Для меня всегда было загадкой, кто успел привить ей желание к красивой жизни, которую она никогда не могла себе позволить. Позволить так, чтобы это было по-настоящему.

Из нас двоих собственная квартира была у меня. Время от времени Кира ночевала у родственников. В эти дни я расслаблялся. Спокойно писал или делал то, что по нраву исключительно мне. Когда мы находились в квартире, Кира делала вид, будто работает или занимается чем-то благим. Стоило мне уйти из дома, как её деятельность прекращалась. Она забиралась на кровать, ела всякую гадость, всаживалась в Netflix или любое другое дерьмо, что не требует мыслительной активности. Каждый вечер в постели я находил крошки, которые порядочно стряхивал. В идеальном сценарии её жизни, — я должен был обеспечивать каждую её прихоть. Содержать. Кормить. Чтить.

По её мнению, к 30 годам у меня должна была сложиться карьера. И желательно, чтобы эта карьера позволяла её, богиню, носить на руках. А главное, благодаря этой карьере, я бы не задумывался ни о чем, кроме сиюминутных трат. Короче, обхаживал её, как Королеву Великобритании или нечто более престижное. Проще говоря, — партией в её глазах, я был так себе. Ведь к 30 годам у меня не было ни карьеры, ни стабильного заработка. Да и содержанок я не любил. Впрочем, жертвой своего дурного вкуса к женщинам я был всегда. Стоило мне встретить самостоятельную и самодостаточную бабу, как после трёх оргазмов я терял к ней всякий интерес. Но если на моем пути образовывалась какая-нибудь приспособленка с очаровательной задницей, так я западал на неё с таким азартом, словно это последняя юбка во вселенной.

Ко второй половине дня мне стало легче. Мы вышли на прогулку в парк у реки. Погода была приятной.

— Кира, ты читаешь феминисток и прочих, считаешь себя самостоятельной, важной, кому-то даже интересной… и тем не менее продукты в квартиру покупаю я.

— У меня проблемы с поиском работы.

— Эти проблемы длятся год.

— Дьявол, ну простите.

— Ты вроде планировала развивать свой профиль в инсте, в чем проблема?

— У меня эмоциональное выгорание. Да и ты не спешишь меня поддерживать, — она смотрела на уток.

— Ясно… Значит я дерьмо?

— Другие мужики содержат своих женщин и помогают им.

— Другие женщины работают… да и ты сидишь на моей шее. Не замечала?

— Ты хочешь, чтобы я пошла работать?

— А ты выше этого?

— Давай я сама буду разбираться со своей жизнью!?

— Тебя не напрягает, что твоя жизнь в прямом и переносном смысле является частью моей?

— Слушай, я разберусь со всем. Ок?

— Похрен…

— Конечно тебе похрен. Ты срываешься на меня каждый раз, когда что-то идёт не по твоему плану.

— Кира! Я срываюсь на тебя, только тогда, когда ты не можешь убрать за собой ебучие тарелки, тряпки, или запустить чертову посудомоечную машину, блядь! И я не говорю про стиральную! Очнись!

— Ещё я не мою пол. Да.

— Явно реже, чем я.

— У каждого человека своё отношение к чистоте! — плевалась она.

— Кира, жить в дерьме или убирать за собой, — это выбор! Говно в толчке ты за собой смываешь.

— Иногда я смываю говно и за тобой.

— Мы живём за мой счёт, а это даёт мне право не смывать за собой раз в полгода.

— Дважды.

— Суть не меняется.

— Как скажешь…

— Слушай, я не прошу тебя гладить мне рубашки или вообще что-либо… Как можно быть настолько небрежной?

— Ты опять причитаешь.

— Очевидно, что где-то мне не комфортно.

— Мне съехать?

— А ты планируешь и дальше разбазаривать свою жизнь за мой счет, утапливая меня в объедках? — она не отвечала. — Если ты продолжишь в том же духе, ответ однозначен.

Остаток прогулки она молчала. Выяснив к чему скатывается её настроение, я предложил отправиться домой. Когда мы подходили к подъезду, она сказала:

— Я свалю на месяц в Прагу. К подруге. Ближе к лету. Анна меня пригласила. Я хотела сказать тебе раньше. Её парень всё оплатит. Ты же всё равно не стал бы платить за мою поездку к ней.

— Действительно. Не стал бы. Я сливаю достаточно денег по твою душу в Москве.

— Сказал он, неверующий в души.

— Именно… В любом случае, где ты будешь жить? — спросил я в лифте.

— У них есть свободная комната в доме.

— Ясно.

— Они обеспечат меня всем. Не парься.

— И не стал бы.

— Алек не жалеет денег на Анну. В отличие от тебя.

— С какой стати мои деньги всрались Анне? — шутил я.

— Метафора касалась нас.

— Можно подумать, что я не понял.

— Он поддерживает её любое начинание, — продолжала она, кога мы вошли в квартиру.

— Кира, мне до пизды каракатицы чем живут Анна и Алек. Мне плевать какие у них взгляды на жизнь или чем они ширяются для счастья. Мне не интересно, что они делают в любой день недели, и любую минуту своих жизней. Окей?

— Когда они прилетали, и мы сидели в ресторане, они говорили, что ты груб.

— Я старался быть милым… Выходит, сработало так себе.

— Да, — она задумалась, — но ты им понравился.

— Значит понравился?

— Да.

— Кто бы сомневался.

— Сколько самоуверенности.

— Тем вечером я был хорош.

— Они говорили, что ты грубо шутишь. Ищешь над чем посмеяться и вечно находишь нечто такое, что не стал бы замечать культурный человек.

— В противном случае, нет смысла шутить.

— «Знаете, как опознать торчка в ресторане? Он ходит в туалет чаще других. Где-то раз в 20\25 минут» — это нормальная шутка?

— Это социальное наблюдение.

— Почему ты не можешь относиться к людям порядочно? Хотя бы к тем, кто меня окружает.

— К твоим приятелям я не отношусь никак.

— Вот опять.

— Что?

— Откуда в тебе это?

— Я тебя не понимаю.

— Откуда столько грубости?

— Это не грубость. Это правда. Мне искренне плевать на них. Я был любезен с ними для тебя. Будь я там один, прошел бы мимо них.

— Ужасно.

— Это нормально. Я просто не расходую себя на всех подряд. Это изнашивает мой жалкий внутренний мир.

— Какой ты бинарный. Это отвратительно.

— Линейный, — это рассмешило Киру.

— Пойдём трахнемся, — тащила она меня в кровать.

— Другое дело, — я плёл за её задницей.

Завалившись на кровать, я взгромоздился на Киру и принялся целовать её с макушки до ног. Пахла она изумительно. Скинув с себя тряпки, я вылизывал её клитор в ожидании эрекции. Когда мой дружок затвердел, я вошел в неё. Прижимая её тело к своему, я работал так, что у меня хрустела поясница. Утомившись, я опрокинулся на спину. Она залезла на меня. Поочередно, мы кончили. Она лежала на мне. Я был опустошен. Я не знал какого черта я с ней завис. Не знал, чего я терплю. Куда мне бежать. Она говорила мне слова о любви и прочую поверхностную чушь, которую выдавливают из себя после ёбли. На её слова я отвечал, будто «всё хорошо». Понятно, что в это «хорошо», я не верил. Пока она урлыкала на моей груди, я смотрел на потолок. Потолок был белым. Белым, как снег. Белым, как сода. Белым, словно неразбавленный кокс. Словно лист этого документа.

— Тебе не надоело быть гончей на поводке у рекламных агентств? — спрашивала она, положив руку на моей член.

— Когда ты начнёшь нас обеспечивать, я подумаю о том, чтобы бросить.

— Ты способен на большее, — продолжала она.

— Если не эти рекламные агентства, мы бы ужинали кошачьими консервами, Кира.

— Недавно мой знакомый купил вторую Lamborghini.

— К чему мне эта информация? — меня злили подобные подачки, которые она выкидывала в мою сторону.

— Просто к слову. Ты бы тоже мог. Если хотел, — она сместилась на подушку.

— Я бы не купил Ламбу. Это верх безвкусицы. Если твоим знакомым некуда сливать бабки, могли бы делиться ими с детдомами или организациями по защите гражданских прав, — я потянулся за штанами. — Да и в целом, твой приятель саженец. Если ты хотела выставить его в качестве примера, — это убогий пример. Давайте равняться на тех, кому подарили удобненькое кресло в корпоративной банке. Так получается?

— Забыли спросить твой совет, — отплевывалась она.

— Вечно большие бабки оказываются в руках тех, кто не умеет ими распоряжаться, — обращался я к стене.

— Можно подумать, что в твоих руках они бы смотрелись лучше.

— Вот и узнали бы… — я смотрел на свой живот в отражении зеркала, — мы забыли купить пиво!

— Какое к черту пиво!? Вчера ты был дат в ебеня.

— Я запишусь в спортзал, когда прозрею.

— Тебе не помешает, — её тело, в отличие от моего, было превосходным.

— Действительно, — я поглаживал брюхо. Это брюхо меня напрягало.

— Кстати, Анна сказала, что прочла парочку твоих рассказов.

— Ей было нечем заняться?

— Она говорит, что в общем и целом, ты позиционируешь себя, как конченный. Работай над этим.

— Чтобы угодить твоей Анне надо писать сказки. Или романтическую хуйню. Меня на это не хватит. Анн из своей целевой аудитории я вычеркнул ещё до того, как начал писать, — услышав это, Кира оскорбилась.

Включив режим двусмысленной обиды, задница Киры увиляла из комнаты. Анна была её излюбленной подругой. Месяцем ранее Анна улетела из Москвы. Когда я познакомился с Анной и её бойфрендом, они мне были никак. Анна чрезмерно радовалась жизни. Придерживалась выблядских политических позиций. Была унылой максималисткой, от которых устаёшь быстрее, чем от мыльных сериалов. Её парень был в меру сносным, но до интересного человека не дотягивал. Я понимал, что Анна фальшивит. Моя крошка перехватывала от Анны натянутого жизнелюбия и другие качества, которые ей не свойственны. Меня это вымораживало. Когда Анна улетела, а шлейф фальшивости медленно покидал Киру, ей становилось не по себе. Она скучала по дурной идиллии, образующейся, когда они с Анной всераются на всякую бессмыслицу. Мои слова, будто с Анной она теряет свою аутентичность, её не пробирали. Жалкое зрелище. Временами, я пытался образумить Киру:

— Послушай, тебе хуёво, потому что это были не твои чувства, — говорил я ей.

— Как это не мои? — истерила она.

— Так.

— Я тебя не понимаю.

— Прекрасно понимаешь.

— Нет.

— Да! Ты натянула на себя образ своей подружайки, а затем обнаружила, что он тебе не подошел. Теперь у твоей психики отходосы. Так нередко случается у актёров.

— Нихуя подобного, — ворчала Кира.

— Детка, у тебя подобное после каждого фильма, которому ты симпатизируешь. Стоит тебе проникнуться картиной, как ты примеряешь на себя наиболее симпатичного тебе персонажа. В этом нет ничего оригинального.

— Ой, блядь, взгляните на этого психотерапевта.

— Да я лишь поддерживаю откровенность между нами.

— Конечно, поддерживает он, — уходила она от диалога.

Познакомившись с Кирой, я не замечал явных особенностей её характера, которые могли бы меня раздражать. Напротив, первые месяцы общения с ней были для меня каким-то облегчением. Приятным электричеством в груди. Я грезил о наших поездочках в Икею, или другие супермаркеты, где продавали всякие безделушки. Мне нравилось делать какие-то мелочи, вызывающие на её лице улыбку. В общем, меня радовала идея совместного быта с ней. Настоящая Кира раскрывалась постепенно. Поначалу я этого не замечал. После, я с ужасом обнаружил, что превратился в какого-то отельера, обеспечивающего для неё уют и секс разной продолжительности.

Дни тянулись. От моей попойки с Максом прошло несколько недель. Чтобы как-то разнообразить досуг, я решил отправился в усадьбу к одному приятелю. Роберт был сыном крупного промышленника, работающего на государство. Как правило, Роберт проживал там, где аренда стоила дороже моих органов. Он был типичным образованным выскочкой, вьёбывающим свою жизнь за отцовский счёт. Из всех людей околополитечского эшелона, с кем мне доводилось водиться, Роберт был наиболее адекватным. Для человечества он не делал ничего полезного. Но и пагубного, в свою очередь, он никому не желал. Хоть и жил на деньги налогоплательщиков.

За окном такси приближался новый год. Москву украшали гирляндами. Население брало микрозаймы и кредиты для праздника, который мало кто мог себе позволить. Когда таксист въезжал в поместье отца Роберта, его внутренний мир давал сбой.

— Что нужно делать, чтобы так жить?! — искренне удивлялся таксист.

— Много воровать. А главное, делать это с удовольствием.

— Никогда не видел такой роскоши, — не переставал таксист.

— Люди, которые здесь живут, воспринимают это как норму.

— Ещё бы-ы-ы, — смотрел он по сторонам.

— Вы только не фотографируйте ничего. Охранники могут проверить телефон при выезде.

— У-у-у-х.

Роберт стоял у парадной, одетый в тёплый халат и брюки. Десятки работников украшали дом его отца в новогодние мотивы. Погода была спокойной. Чуть ощутимый ветер покалывал руки. Пахло хвойным лесом в период зимы. Выйдя из машины, я направился к Роберту.

— У таксиста культурный шок, — сказал я ему.

— Это всё бутафория, — отвечал Роберт, сверкая идеальный улыбкой.

— Давно я к тебе не заезжал.

— Это не моё. Это всё ничьё.

— Скажи это человеку из российской глубинки.

— Вот я и говорю тебе.

— Метко подмечено, — мы зашли в дом, обвешанный десятками картин. Обставленный статуями. Вычищенный и вылизанный так, что не увидишь ни одной пылинки. Моё пальто забрал мужчина из обслуги. Мы шли в барную комнату, где на 100 квадратов помещения были исключительно мы и бутылки. Разместившись у мраморного бара, мы общались.

— Чем сейчас занимается твой старик? — я имел в виду отца Роберта.

— Нашел себе какого-то мальчишку и слинял с ним в Европу. Ни личности, ни флюидов.

— Папу вновь привлекают мальчики? — отец Роберта был геем за границей, но строгий почитатель женщин на территории России.

— Кто бы его понимал.

Роберт разлил нам дорогого алкоголя.

— Ты чего здесь забыл? Париж больше не радует? — я смаковал переоцененный виски, как это делают со всеми переоцененными предметами. Отец Роберта владел престижной недвижимостью во всех уголках планеты. Больше прочих городов Роберт предпочитал Париж.

— В Париже мне разбили сердце. Туда я больше ни ногой.

У Робера была постоянная женщина в Москве, постоянная в Стамбуле и ещё парочка где попало. Взаимодействовать одновременно с ним и его пассиями для меня было тяжело. Ни он, ни его женщины, никогда по-настоящему не раскрывались в компании друг друга. С женщинами он был туп и очевиден, но они закрывали на это глаза. Когда мне доводилось коротать досуг с ним и его женщинами, все происходило предсказуемо и скучно.

Если мне хотелось выловить человека в Роберте, это подразумевало встречу с глазу на глаз. Тоже самое касалось и его женщин. Впрочем, с ними я общался значительно реже, поэтому на их счёт мне добавить нечего. Мне казалось, что они хотят содрать с него кусок или несколько. Роберт был ещё тот ценный пирожочек, а те, кто это понимал, смотрели на него, как на добычу. Некоторым удавалось отцепить от него что-то стоящее, но для него всё, что касалось денег — не имело значения. К большим деньгам он привык. Зарабатывать их он не умел, да и вряд ли бы научился. Тем не менее он был не плох. Нельзя было сказать, что он никакой. В нем была искра, и эту искру он умело гасил. Растрачивал себя на мимолетные прихоти или нечто стоящее, что в будущем оказалось бы мимолетной прихотью. И все же в нем ощущался потенциал. Он был способен дать миру частичку себя. Возможно, мир бы это даже оценил. Но Роберт этого никогда бы не сделал. Просто потому, что он никогда не понимал, как распоряжаться собственной жизнью.

— Ясно всё.

— Чем поживают обычные люди? — спрашивал он.

— Ждут, когда ребята, вроде тебя, вернут им деньги.

— В этом их проблема. Эти деньги надо забирать, а не ждать, когда их вернут.

— Война не может быть лучшим решением.

— Несогласные терпилы, даже когда они очень не согласны, всё равно терпилы. Понимаешь?

— К сожалению. Но никто не хочет войны. Никто не хочет получать по морде за то, чего никогда не делал. А тем более, сидеть за решеткой. Это абсурд, до которого довели люди. Люди, на которых работает твой отец. Надеюсь, ты это понимаешь. За порочность системы приходится расплачиваться обычным трудягам, желающим для себя и своих семей лучшего. Что очевидно.

— Я ежемесячно перечисляю на благотворительность. К слову… — Роберт не любил поддерживать классовые беседы.

— Ты раскаиваешься?

— Что-то вроде того.

— Я плохой священник.

— Безусловно. Но мне надо перед кем-то отчистить совесть, — он отсыпал на стол кокаин. — Будешь?

— Для протокола, я не прощаю твои грехи. И для второго протокола, — я в завязке.

— Похвально. Но бессмысленно.

— Однажды я напишу рассказ, где продемонстрирую стойкость своих воздержаний.

— А в следующем рассказе, ты их все нарушишь?

— Возможно.

— Сколько во мне человечного? Как ты думаешь?

— Минимум.

— Это трагично.

— Ты имеешь право на существование в этом сумасшедшем доме.

— Напомни, почему я с тобой общаюсь?

— Хороший вопрос относительно того, кто с кем общается.

— Почему?

— Ты яркий представитель тех, кого я всячески ненавижу.

— Но?

— Но ты единственный из них, кого я терплю.

— Ты меня сейчас обижаешь.

— В тебе нет этих чувств.

— Тоже правда.

— Что читаешь?

— Ничего сносного. Кастанеду.

— Вдарился в эзотерику?

— Засрал мозг. Хочешь вызовем эксортниц?

— Я всегда находил секс за деньги замещением секса.

— Отчасти ты прав. Но это лучше чем ничего. К тому же, 70% секса, — это всегда секс за деньги. В том или ином виде. Возможно, за что-то ещё.

— Это твоё классовое оправдание?

— Может быть.

Мы пили виски. Бокалы то наполнялись, то опустошались. Роберт долбил кокс, как обезумевший. Время от времени в барную заходил управляющий по дому. Он интересовался, есть ли у хозяина какие-нибудь прихоти. Управляющего звали Степан.

— Сколько вы ему платите?

— Около 5 тысяч долларов в месяц.

— Дьявол, может мне поработать Степаном?

— Если у тебя осталось какое-то достоинство. Не трать его так.

— Скажи это моим кредиткам.

— Давай не будем о деньгах, это как-то не по приятельски.

— Мы и не приятели.

— Вот как?

— Да. Я изучаю тебя, как вид. Понимаешь?

— Значит я подопытный?

— Нет, ты в естественной среде обитания, а я зоолог.

— Хорошо, меня устраивает, — он вмазался порошком, — как там с твоей Кирой?

— Ты запомнил её имя?

— Хорошая она.

— Можешь забрать.

— Не могу. Да и она не пойдёт. А если и пойдёт, то какое-то время будет ныть по твою душу, что мне не нужно. Скучнейшее слушанье.

— Знаешь её лучше меня.

— Любишь её?

— Сомневаюсь.

— Роберт, желаете лобстеров или брускетты? — спрашивал Степан, зайдя в барную.

— Хочешь чего? — интересовался Роберт.

— Воздержусь.

— Спасибо Степан. Ничего не желаем.

Мы вышли на балкон покурить. Смотря на территорию его усадьбы, я думал о том, что писать в таком домишке я бы мог лучше. Не слышно улицы, животных, пьянчуг. А главное, людей из соседних квартир, чьи разговоры я ежедневно отпечатываю в своей голове.

— Тебе нужна блядь. Поэтому ты держишься подальше от любви, — резюмировал Роберт, осматривая усадьбу.

— Вот это мудрость.

— Это твои травмы.

— Я не буду платить тебе за сеанс. Как доктор, а тем более, как психолог, ты не вызываешь доверия, — погода была изумительной.

— Этот сеанс был бы для тебя бесплатным, — смеялся он.

— Не строй из себя шибко образованного. Тебе это не к лицу. Тем более передо мной, — мы смотрели на падающий снег.

— Ладно… Пишешь сейчас чего?

— Не часто.

— Значит пишешь.

— Немного.

— Отцу понравились твои записки. Я ему что-то показывал.

— Польщён.

— Где твоя Кира? Давай позовём её? — Роберту частенько становилось скучно наедине с самим собой или кем-либо. Особенно после кокса.

— Она трётся с какими-то хипарями в фотостудии. Я держусь подальше от этого дерьма. У них там беседы за искусство и прочее дно, от которого меня воротит.

— Зря ты её не ценишь.

— Возможно.

— В любом случае, что не так с искусством?

— Его либо создавать, либо созерцать, — третьего не дано.

— Как-то ограниченно.

— Ты часто обсуждаешь фильмы, которые смотрел три года назад?

— Нет.

— Вот и я об этом.

— Дрянь какая.

— Согласен.

Роберт кое чего понимал о жизни. К примеру, он осознавал, что проблемы случавшиеся с одним, явно пересекали другого. Он понимал, — людям нравится считать, будто их судьба аутентична. В реальности, это, конечно, не так. Угостившись виски до полоумия, я попросил его, чтобы он отправил меня домой. До квартиры меня провожал его охранник.

— Дай угадаю. Не особо приятно смотреть на мой подъезд, после домика работодателя? — мямлил я охраннику.

— Да это не особо-то отличается от моего подъезда, — спокойно отвечал охранник.

— Все продажны, да? — бормотал я.

— Это точно, — убедившись, что я заплёл в квартиру, охранник уехал. Киры не было дома. Я умылся. Закончив чистить зубы, я блеванул в сортир , как говорится, не отходя от кассы. Когда я вышел из душа, Кира написала, что она у матери.

— Всё хорошо? — интересовалась она в сообщении. Всё было не хорошо. Для меня хорошо закончилось в неизвестный момент. Казалось, будто этого хорошо никогда не существовало.

— Конечно, — ответил я ей.

Пробуждение было тяжелым. Если бы ночью я откинулся, на моём погребальном камне можно было бы написать: «Вик Романов. Проиграл Бутылке. Сдох без гроша в кармане, но знал себе цену. Пожалуйста, кормите его кошек»

На утро я обнаружил в прихожей пакет, похожий на мусорный. Решив, будто его забыла выбросить Кира (что было для неё характерно), я отправил пакет в трубопровод. Выйдя из душа, я принялся готовить завтрак. Позавтракав, я увидел сообщение от Роберта. В сообщении он говорил, что прошлым вечером подарил мне пакет различных продуктов, которые не купить в России. Я понял какой пакет выбросил. Чтоб его, — подумал я. Черт с ним.

Убрав хлам, оставленный Кирой, я думал о моих отношениях с ней. Отношениях в целом. Вообще, отношения между людьми странная штука. Одно время ты встречаешься с кем-то, делишь с ним кровать, еду, крышу, одежду, затем это прекращается. Наступает период, где ты один. Ты ни с кем не встречаешься. Расходуешься на мимолетные свидания. Где-то тебе перепадает, где-то нет. И вот ты вновь замечаешь, что к тебе в квартиру возвращается один человек. Одна женщина. Один мужчина. Ты вновь с кем-то. Мне захотелось написать о Кире. Посвятить ей частичку своего внимания. Она этого заслуживала. Черт знает чем. Я не знал, когда мои руки дотянутся до этого, но знал — однажды я буду печатать о Кире. А главное, мне будет легко писать о ней. Благодаря той пропасти из пустоты, которую она во мне создала. Я создал. Мы создали.

— Кира, куда делась нарезка сраной ветчины, которую я покупал? — спрашивал я по телефону.

— Ты у Роберта остатки мозга пробухал? — вопила она на другом конце.

— Ку-ку! Я покупал эту нарезку три дня назад! Я даже к ней не прикоснулся! Ты издеваешься?

— А-а-а… Я решила подарить её знакомому фотографу!

— Что блядь!?

— Что!? На ней не было маркировки «не трогать».

— Этих маркировок вообще нет на моих предметах… Кира… твою мать!

— Ну прости!

— Кира, чтоб тебя, ты не одна живешь в этой квартире! И я, покупая еду, беру её в том числе и для себя! И в первую очередь для себя! Это значит, что я тоже хочу откусить кусок, за который я платил! А я заплатил за весь кусок! Кира! За Весь! Ты совсем сдурела!?

— На вечер люди приносили с собой еду и выпивку…

— Меня не было на том вечере, а значит и мои продукты туда не собирались! Блядь!

— Мы же вместе живём… я думала, что я тоже могу распоряжаться хоть чем-то…

— Тогда покупай хоть что-то… блядь… и распоряжайся купленным, как пожелаешь, а-р-р-р… — я скинул трубку.

Отстучал Новый год. Оглянувшись на свою жизнь, я обнаружил ничего. Этим ничего была необходимость что-то менять. Сделать свою жизнь незначительно качественней. Ярче. Насыщенней. Идей было немного. Поэтому я решил бросить курить. К 28-му дню никотинового воздержания я был настолько доволен результатом, что после завтрака тут же отправился в табачную лавку. Купил насадки для айкоса. Улучшил качество жизни.

Выйдя на улицу из гипермаркета, я любовался прискорбным зимним пейзажем. Томительно потягивал суррогат сигареты. В кармане пальто то и дело вибрировал телефон. Мне звонили представители банков, навязывая кредиты, микрозаймы и прочие выгодные сделки, вроде ипотек. Иногда этим кретинам я отвечал. Просто для того чтобы поинтересоваться несостоятельностью их собственных жизней. Будучи ничтожествами, эти ребята отвечали мне не охотно. Меня это веселило.

Возвращаться домой я не спешил. Квартира стала для меня чем-то, вроде вешалки. Вешалки, на которую меня закидывали, как смокинг. Проще говоря, дома я ощущал себя, как пугало. И это пугало было обосранно вОронами вдоль и поперек. А дверная ручка, ведущая в мою квартиру, смахивала на конец или начало верёвки от виселицы.

Крупными хлопьями снег приземлялся на мои плечи. Голову. Я становился белым. Белым, как сахар. Белым, как сода. Белым, словно кокс. Словно лист этого документа. Моё сознание окрашивалась в белый. Мысленно я прокручивал последние 13 месяцев.

Год назад я решил писать. Идея связать свою жизнь со словами казалась мне неплохой. Правда, когда я усаживался за клавиатуру, я не полагал, что всё будет складываться через пизду. С одной стороны, — буквально вчера я начал работать над книгой и рассказами. С другой стороны, — 9 месяцев спустя мои стены захватила безнадёга и кредитные платежи. Достоверно определить момент, когда я затащил в свою квартиру герпес долговых обязательств, у меня не получалось.

Кредит не сильно тревожил мою голову. Большей проблемой оказалась другая история: когда я закончил книгу, так вышло, что мои слова были никому не нужны. Издательства отказывали мне поочередно. Они цеплялись за грубую лексику. Их не устраивало, что я не пропагандирую государство, в котором живу. Моя мысль, по их мнению, была не под стать культуре. Речь моя не лаконична, а ирония чужда. В общем, по мнению издательств, мне не хватало всего. Какое-то время я полагал, будто проблема во мне. Затем я понял, — дело было в том, что ты можешь быть трижды гением, да только издательствам на это похуй. Сколько бы ты ни отстаивал собственный идеал и прочий бред типичного самозванца.

В литературном сообществе авторам отказывают не потому что автор плох. Преимущественно, издательствам плевать на качество автора. Но как и любой шлюхе, особенно теряющей популярность, издательствам не плевать на монетизацию. Поэтому, без репутации или крепких связей в каких-нибудь кабинетах — тебя, как автора, особо нигде не ждут. Последнее касается, как печатных, так и публичных домов. А тем более, если публичный дом хоть сколько-то на слуху.

Конечно, нельзя исключать и того, что я действительно хреново писал. В конце концов, каждый раз, когда я усаживался за клавиатуру, меня тянуло в сон. Может быть, именно поэтому ни одно издательство не пригласило меня в свой публичный дом. В целом, этих ребят можно понять.

Несмотря на всякое отсутствие признания, я не отчаивался. У меня все ещё оставался доступ к любимым порносайтам. Парочка интересных подписок. А гречкой и в правду можно было насытиться. Когда история с издательствами накрылась, я ощущал себя ошибкой в собственной тетради. Корявым кодом, из-за которого нарушился алгоритм. Я был плевком в собственное лицо. А главное, я был убежден в том, что мои слова никому не нужны. Взвесив за и против, я решил, что могу с этим жить. Это была не первая инициатива в моей жизни, при реализации которой я обосрался.

Будущее неизбежно. Я понимал, что визуальная подачка информации стала новым эльдорадо. Как ни крути, технологический прогресс и гики Кремниевой долины отымели текст так, что дальше субтитров особо никто не вкатывает. Моя инициатива с писательством на фоне развивающихся метавселенных казалась нервным тиком внутреннего мира.

Нишевый вайб TikTok, Reels, ничтожные гонорары, растущие платежи и бесперспективность дней в России, прибивали мою мотивацию к жизни практически до уровня идеального нуля. Мастурбация, как и медитация, не были прагматичными выходами из калоподобного сценария жизни, что я для себя вытянул. Возможно, ребята были правы и мне просто была необходима помощь квалифицированного врача. Неясно лишь какого — психотерапевта, психолога, невролога или таргетолога.

В общем, поражение в литературном мире я принял с достоинством. Оценив свои перспективы в редакторском деле, я решил, что буду писать, вероятно, для себя. Так и закончились мои сказочные 13 месяцев.

Закончив с писаниной, ставшей для меня проклятьем, я пробовал исправить своё финансовое положение. Возвращаться к дизайну, маркетингу или PR, меня не тянуло. Однако я не брезгал на крупные заказы по дизайну или созданию сайтов, которые мне подкидывали приятели из рекламных агентств. Роберт предлагал мне поработать на его папочку, а знакомые советовали мне такие вакансии, от названия которых мне хотелось разбить голову. Я хорошенько изучил рынок вакансий, как и средний заработок в тех сферах, что были мне интересны. Практически все предложения рынка были унылыми, а втискиваться в корпоративную банку меня не тянуло. Так, с бдительностью корги, я возомнил себя волком с Уолл Стрит. Взяв себя руки, я решил заняться ставками на спорт. Завсегдатаи букмекерских клубов называют этот досуг, как беттинг.

Потратив месяцы на беттинг, я опустошил свой внутренний мир до дна. Отделавшись от этой индустрии, я не понимал, что мной движило. Пропустив через себя знаковую систему беттинга, я понял, что все беттеры больны мечтой о лучшей жизни. Каждый беттер мечтает найти информатора или выловить победоносный прогноз. Удаётся это единицам. А поймав удачу за яйца, эти отребья быстро упускают фарт.

Букмекеры в этом смысле не менее омерзительны. Клубы для ставок стараются поддерживать образ престижного и экологичного досуга. Пытаются быть идеальным дополнением к пиву, чипсам , креветкам и прочей чепухе. Рекламные компании тотализаторов выставляют бизнес так, словно беттинг это достойный аналог Netflix. В реальности, — беттинг это история грандиозного обмана и спекуляции. Как и в любом рынке, в беттинге полно инфоцыган. И эти инфоцыгане готовы всучить человеку пустышку за грандиозные суммы. Само собой, заплатив инфоцыгану в сфере беттинга, — ты его никогда не увидишь. А число людей, которых беттинг оставил без гроша, — не счесть. Однако ни один постер и рекламная кампания не спешат заявлять об обратном. Отчего люди рвутся платить за то, чтобы их наебали.

Большая часть беттеров, с которыми мне доводилось общаться, были конченными. Из 10/15 человек, с которыми я взаимодействовал, адекватное общение у меня выстроилось с двумя. Эти двое умели мыслить. Они отдавали себе отчёт в том, что они больны. Для начала этого было достаточно.

Кире не нравилась то, чем я занимаюсь. Какого черта она с этим мирилась, мне не известно. Но если бы ее заставили выгрузить на стол чемодан эмоций. Там был бы пакет (мусорный и обмотанный скотчем), который назывался: «хлам, что мне довелось проглотить, живя с этим ублюдком». Я знал, что ей было бы комфортней с пижоном в белой сорочке, который ценит её задницу, и его поступки вызывают на её лице улыбку. Он заказывает для неё такси. Его не раздражает её свинство. Он обходителен. Не срывается. Сдаёт её манатки в прачечную. Встречает у ресторана. Не смотрит в сторону других женщин нигде, кроме порно. Иными словами, он её ценит.

Во мне этого не было. Как во мне не было бога, ответственности за свою жизнь, религии, идеалов, идолов или ролевых моделей. Что, к слову, тоже было в её чемодане. В том же пакете… Проще говоря, Кира не выносила моего отношения к жизни.

Единственное, что у меня по-настоящему было — это клавиатура. Клавиатура, к которой я неизбежно возвращался. Независимо от того насколько я был дат или под кайфом. Я принимал поток, который хочет из меня выйти, но я не знал куда его направить. Поэтому, я печатал. Где-то в глубине мне хотелось спокойствия. Домика, расположенного в лесной возвышенности, куда редко захаживают люди. Вообще, мне часто хотелось, чтобы меня не трогали. Я наслаждался часами, где я представлен сам себе. С собой мне было хорошо. С другой стороны, я весьма охотно отбивался от этих состояний благодаря другой движущей силе, что вечно тянула меня к обществу. Золотой середины для меня не существовало. Я должен был закидываться двумя таблетками: таблеткой спокойствия и таблеткой безумия. Само собой, после каждой таблетки меня пробивало отходняком. Так меня и маячило. Так это работает до сих пор. Я свыкся.

В общем, спорт был весьма и весьма продажным предприятием. Взаимодействовать с ним я не мог. Конечно, это не изменяло того, что как прогнозист, я был дерьмом. С беттингом я завязал быстро. В большей степени из-за того, что денег на ставки у меня не было. В меньшей степени, потому что я очередной раз наебался. Оставив беттинг, я решил, что если на моём погребальном камне окажется эпитафия, я отпечатаю там следующее:

«Здесь лежит Вик Романов. Если ты это читаешь, то знай, что между ставками, проститутками и наркотиками, — я выбрал какую-то хуйню…  P.S. пожалуйста, кормите моих кошек. P.S.S. Туалет кладбища у входа».

Я осознавал, что застрял в куске дерьма, называемым мною, как дом. Принадлежащий сам себе. Принадлежащий никому. Будто фантом, застывший в моменте. Тень человека, но не человек.

Моя жизнь превращалась в зацикленный сценарий. Я просыпался, пытался что-то исправить, несколько раз хорошенько срал, дрочил, принимал душ, затем вновь засыпал. В промежутках между этими душераздирающими занятиями я иногда ел и смотрел сериалы. Создавать вменяемый контент особо не получалось. А олицетворением невменяемого контента стал мой внутренний мир.

Кира не была в восторге от ванны с дерьмом, где я лежал блаженней Клеопатры. Я осознавал, что рано или поздно мы разойдёмся. Вопрос был лишь в том, кто первым выбежит из кроличьей норы этих убогих отношений.

Трахались мы редко и, можно сказать, — небрежно. В моём представлении, так сношаются старики. Пары, которые за годы совместной жизни успели осточертеть друг другу настолько, что лишний раз не смотрят в сторону партнера. Мы обходили друг друг на улице, когда проживали в одной квартире. Молчали сутками. Скрывались в смежных комнатах. Не расставились. С каждым днём напряжение, создаваемое немым конфликтом, только росло. Чем дольше мы были вместе, тем больше я срывался на мелочную хуйню. Она же, будучи самолюбивой пиздой, перетягивала всякую ответственность за ебень, происходящую между нами, на мою сторону. И делала она это так, словно её, как фараона, необходимо превозносить. Обхаживать, как чистосердечную эскортницу, чьё ЧСВ застряло где-то между Олимпом и Бурдж Халифа. В общем, объяснить себе с какой стати её необходимо чтить, как пятую поправку к конституции США, — я не мог.

Ближе к весне я замечал, что становлюсь идеальным дополнением собственной квартиры. Это было аморальным нововведением моего мозга. Казалось, будто жильё владеет мной, а не я им. Вдвойне странным для меня было следующее: друзья и знакомые, оказавшись у меня в гостях, всё ещё не путали меня с комнатным растением. Напротив, они обращались ко мне, как к человеку. Я же и вовсе забывал, когда в последний раз ощущал себя таковым. Мой внутренний мир медленно сливался с белизной стен в комнатах. Всё становилось белым. Сахар был белым. Сода — белой. Кокс тоже белый. Всяческие наименования чаще всего писались белым. Лист этого документа — белый. Слюни бешенства — молочно-белые.

Мне хотелось, чтобы всё окрашивалось белым. Было минималистичным и спокойным. Медленным и размеренным, словно падающий снег. Или умиротворённым за вздохами наслаждения, будто качественный секс. Невспаханным пресыщением. Честным и настоящим. Незагрумированным стероидами и красителями. Лишённым инъекций и пластики. Рельефным без скульптора. Добрым, потому что так правильно. Но это были лишь мои мечты, что законсервированы в хлипкий зип-пакетик, хранящийся в кармане главврача психушки, называемой нами, как жизнь.

Мой мир смахивал на торговый молл. И в этом молле я был центральной фигурой. Единственным продуктом, стоящим меж бесконечных товарных рядов. Единственным покупателем, разместившимся у идентичных полок. И на этих полках не было ничего. Это был первый супермаркет, который посещают исключительно ради того, чтобы хоть что-то в него принести. И если в этом супермаркете был слышан какой-либо звук, то вероятней всего, его издавала моя клавиатура.

В разгар весны я посрался с Кирой. Она вымотала меня настолько, что я выпроводил её из дома.

— Можешь дрочить в мои трусы, уёбок, — кричала она на улице.

— Не-а, боюсь что-нибудь подхватить, — язвил я.

Когда она уехала, я отправился к ближайшей лавке, где продавали коробки. По пути за коробками я взял пинту виски. Вернувшись домой с бухлом, я начал распихивать её хлам по коробкам. Как ни крути, всякая совместная жизнь превращается в скромный набор коробок. Затем эти коробки закидываются в грузовую машину и она отправляет их туда, где им место. Когда меня подобрало от виски, я решил настрочить Кире записку:

«Ты трахалась с настоящим писателем, сука. Не звездой мирового класса, очевидно. Но по счетам я платить могу, хоть и частями. Короче, если тебе нравится пороться в Праге,- крути своей пиздой там. Москва убогое место для ебли. А в твои трусы пусть дрочат те, кто на тебя западает. Не только же я с хуевым вкусом здесь. В любом случае, теперь ты знаешь писателя не понаслышке. Дрянь».

Отправив Киру куда подальше, я решил вернуться к чертовой клавиатуре. В конце концов, искусство требует жертв. Иногда дисциплины. Иногда оно не требует ничего. Первые дни после длительного перерыва от текста, я смотрел на пустующий документ. Что-то вбивал, что-то удалял. Тратил на это я минимум 4 часа в день. Спустя неделю мысль склеилась. Я поймал мотив.

Месяцы за клавишами давали свои плоды. Я наскрябал текста, которого хватило бы на нечто стоящее. Оставалось понять, что мне с этим делать. Взяв печатаную паузу, я обнаружил, что не брился с тех пор, как уселся за клавиши.

Избавившись от Киры, я заметно похудел. Формы мне это не придавало. Округлый живот превратился в спасательный мешок скромных размеров. Сбрив с себя лишний слой растительности, я проверил Tinder и аналоги. Кому-то явно был нужен чувак, который месяцами не приближался к женщине. Сколько-то интересный диалог у меня склеился с дамочкой 24 лет. Лена для близких, Елена для всех остальных. Увиделся я с ней в скромном ресторанчике, которые обделывают под один мотив два или три дизайнера Москвы. Опустошив несколько коктейлей, Лена предложила мне закинуться колёсами. Лена была крута. Чёрные волосы. Модельное личико. Фигура, на которую пускаешь слюни. Что-то читала, что-то смотрела. Местами стоящее. Была не скучна. Когда я отказался от колёс, она, видимо, решила, что перед ней не человек, а кусок дерьма.

К полуночи мы поднялись на второй этаж заведения, где коротали вечер. Там находился бар. Заказав коктейли, я отошел в туалет. Оказавшись в сортирной, я понял, что нахожусь в коридоре. И этот коридор длиной в бесконечность. Прижавшись к стене, освещаемой неоном, я шел в никуда. Когда издали начал доноситься женский крик, я проснулся. Мою рожу припечатало к дивану у бара. Напротив меня стоял какой-то хуила в очках. Он снимал меня на телефон.

— Ты что заснул? — интересовалась Лена, подошедшая ко мне. Она была в компании подруг.

— Похоже, — отвечал я, протирая лицо. Оказалось, что выйдя из туалета, я решил присесть на диван, где благополучно отключился.

— Как ты умудрился так испоганить свой режим? Вообще, как можно заснуть в баре?

— Я много писал, — отвечал я, не понимая, о чем говорю.

— Писал?

— Я писатель, — я встал с дивана.

— О чем же ты пишешь?

— О том как прекрасно жить, — впервые за вечер, я заметил, что становлюсь ей интересным. — Я, пожалуй, пойду.

— Уже?

— Да. Мне надо поспать. Да и ты тут не одна.

Домой я вернулся к трём часам ночи. Умывшись, я лёг спать. Проснувшись в меру мятым, я проверил телефон. Первое сообщение было от Киры:

— КАК! КАК блядь меня угораздило связаться с человеком, чьи мысли ограничиваются тем, что пожрать, куда посрать, что засрать, где поспать, и чем вмазаться. Просто КАК!?(

— Кира, хватит поносить свой вкус к людям.

— Пошел НАХУЙ! ТВАРЬ!

— Справедливо.

— А ГЛАВНОЕ! МОЯ МАТЬ ГОВОРИТ, ЧТО ЯБЛОКО ОТ ЯБЛОНИ НЕ ДАЛЕКО ПАДАЕТ, СУКА!

— Не переживай. Моё яблоко укатилось в соседний сад, — на этом сообщении я её заблокировал.

Я надел какую-то майку, трусы, носки. Дошел до туалета. Присмотрелся к зеркалу. Моя рожа была покрыта блестками, что прилипли ко мне вечером. Я умылся и принял душ. Оглядев себя повторно, я решил, что выгляжу сносно. Приодевшись, я дошел до закусочной. Заказал себе кекс и апельсиновый фреш. Погода была изумительной. Машины неслись во все стороны, а люди шли по своим делам. Когда я вышел из закусочной, мне было хорошо.

— Что делаешь? Поехали прогуляемся? — писала Лена.

— К черту. Я затворник.

— Издеваешься? Погода просто рай. Хоть обосрись.

— Приезжай ко мне вечером. Накормлю тебя вином и пастой.

— Эй. Я не езжу к мужикам, пока не узнаю их достаточно хорошо.

— Если решишь, можешь взять мне половинку колеса, что вчера предлагала. Я не откажусь) — на моё сообщение она не ответила.

Город баловал мои глаза палитрами зеленого. Как и прежде, я тянул суррогат сигареты. Смотрел на реку, отражающую фантомы людей, гуляющих в вечернем парке. Мне было замечательно. Я оставил Киру, проевшую годы моей жизни. В моих наушниках играла новая для меня музыка. В свой телефон я добавил заметку: «чрезмерная концептуальность вредит здравому смыслу».

На мне был свежий летний костюм. Серые брюки, серый пиджак. Белая майка. Удобные туфли. Я знал, что ни один костюм не придаёт стиля или шарма обладателю. Зачастую, единственное, что подчеркивает одежда — это белый лист, за которым нет ничего. Белый, как сахар. Белый, как сода. Как, мука. Белый, словно неразбавленный кокс. Без характера и класса.

Вернувшись домой, я обнаружил на своей майке небольшое красное пятно. Должно быть, это томатный соус, — подумал я. На моём столе лежало приглашение на вальс. «Начни с чистого листа» — было написано на приглашении. Конечно, начать жизнь с чистого листа невозможно. Жизнь в целом что-то вроде гигантского рулона использованной туалетной бумаги.

Поужинав, я читал какую-то книгу, развалившись на диване. Закончив с книгой, я думал отправиться спать. В кровати я получил сообщение от Лены.

— С пастой ещё актуально?

— Без пасты.

— Как-то угрюмо.

— Вино или пиво.

— Присылай адрес.

Я ожидал её у подъезда. В 2:40 ночи она подъехала. Водила она мятый Камри. Одно крыло было чуть вспорото, а перед расцарапан. Внутри машины валялись рубашки, стаканы из Макдоналдса, какие-то журналы, парочка бумажных пакетов, бутылка коки, салфетки, туфли. Какой-то хлам лежал в пакетах. Улыбаясь, она вышла из машины. На ней были тёмные лосины, высокий каблук, легкая сорочка, за которой виднелся лифчик.

Дьявол, не всё потеряно, — подумал я.