Космогония

Моя химически чистая богиня совести и пороков.

Примечание

Действие рассказа происходит одним вечером, одной ночью, одним утром. Все имена были изменены. Локации не разглашаются как по творческим, так и личным соображениям.

От себя

Пожалуйста, осильте вступление. Оно важно. Все действия начнутся после эмоджи с мишкой.

”В ту субботу я пялился на линчбургский лимонад, - такой недомодный коктейль, подходящий для дижестива, аперитива, и для того, чтобы его не пить. За полупустой столешницей бара я был один. В бар я причалил с выставки. На идиотской экспозиции, где я коротал вечер, выставляемый художник был ни о чём. Из небольшого списка мест, где его работы смотрелись бы уместно, можно выделить приют для слепых и общественные сортиры. В целом, каждый человек мог бы стать этим художником. Требовалось всего-то подсесть на слабительное для рогатого скота.

Социальные сети клеймили эту выставку главным арт-событием сезона. Прискорбный мирок культурной богемы Москвы разрывало по швам. В моих глазах это событие было очередной дрянью. Как и большинство экспозиций, проводимых в Москве. Подобные выставки организуются, когда упоротым селлерам арт-бизнеса нужно хоть что-то продать. Горе-маркетологи создают горе-заголовки, на которые горе-покупатели сливают свои горе-деньги. Не экспозиция, а хлам, монетизация которого хоть как-то возможна.

Выставочный зал гудел. Восторженные голоса боролись за впечатления. Женский парфюм развеивался меж павильонов. Я смотрел на людей, фотографирующихся у картин. По их лицам было понятно, что о картинах им известно не больше, чем мне о раке простаты. Короче, заурядность художника их не оскорбляла.

Когда я покидал выставочный зал, моё внимание привлекала одна работа. Абстракция. Белые и желтые линии. Какие-то плевки. Отпечатки. Мусор. Хаос на картине напомнил мне обоссаный снег. Моё сознание опрокинулось в прошлое.

Холод. Горы. Сугробы. Бездомные собаки. Тихие ночи, где единственный звук издаёт хрустящий под ногами снег. Моя семья жила в Магаданской области. Я рос вокруг снега, как и снег возрастал вокруг меня. Мне не нравился Магадан. Меня не привлекал посёлок, в котором мы жили. Посёлок, окруженный сопками. Ёлками. Полуразрушенными домами. Пьяницами у школ. Парочкой не самых люксовых тюрем в рейтингах Airbnb.

Магадан, как и мой посёлок, был похож на помойку: cовковая архитектура, засраные дворы, убитые дороги, несколько роскошных пейзажей. Всё прочее, — оставляло желать лучшего.

Первое место в коротком списке достопримечательностей Магадана всегда занимали заключенные. Состоявшиеся зеки или воры в законе, оказавшиеся на свободе по УДО или невнимательности охраны. Основной интерес для туристов в Магаданском крае заключался в том, что туристов там не было. А лучший подарок, который мог вручить человеку город М, — это осознание того, что доподлинная тюрьма всегда находится в твоей голове. И в этой тюрьме ты сам себе надзиратель, сосед по камере и глава колонии.

В детстве меня часто окружал снег. Возможно, поэтому я искренне полюбил и возненавидел этот чертов снег. Возможно, поэтому я и завис у картины. Я вспоминал себя юным, сопливым, хлипким… добрым. Видел себя мальчишкой, поднимающимся на заснеженную гору. Ощущал, как мои ноги ступают по узким дорожкам, протоптанным в океане сугробов.

В юности я часто взбирался на горы. Особенно зимой. Происходило это не потому, что во мне была склонность к альпинизму или хайкингу, — нет. В городе М было особо нечем заняться. Тем более ребенку. Тем более в те дни, когда о социальных сетях, Netflix, онлайн-играх и высокоскоростном интернете, никто не помышлял. Следовательно, я формировался без влияния онлайн-среды. Мой внутренний мир был не перегружен метавселенными. У меня не было аватаров в Fortnite или Minecraft. Я не интересовал педофилов в TikTok. У меня не было одноклассников в VK. Я не публиковал свои мысли в Twitter. Вместо Youtube я использовал кассетный проигрыватель. Музыку я слушал через дисковой плеер, а не Spotify. Общался с друзьями по проводному телефону. Дрочил на картинки. Переживал стресс самостоятельно, оставаясь один на один со своими демонами. Мобильника перед лицом у меня не было. Сопли я выжимал в платок или рукав.

Для современного человека моё детство, возможно, не совсем знакомая штука. Но выбора мне не давали.

Впрочем, инновации до сих пор обходят город М. Словно город М — это свежая куча лошадиного помёта. И эту кучу никто не берётся сметать. Во всяком случае до тех пор, пока она не засохнет и от неё не перестанет разить. Не город, а пациент номер ноль. Да только в больнице, где содержится пациент номер ноль, болен каждый. В том числе и медперсонал.

Я смотрел на картину. Чувствовал, как крупные хлопья снега приземляются на моё лицо, руки. И я, улыбаясь, с высоты никчемной горы, смотрю на жалкую деревушку поселкового типа, в которой я рос.

Я стоял напротив картины. Встрёпанный, язвительный. Проснувшийся у женщины, которую я знал меньше пяти часов. И в тот же момент я был безобидным мальчишкой. Спиногрызом, который в одиночку забрался на гору. Приятный, обволакивающий холод, проникал в мои ноздри. Снег скапливался на моих плечах, шапке. И если бы камера оператора поднялась достаточно высоко, то ни один спасатель не смог бы предположить, что где-то, в этой кристаллизирующейся мякоти, находится человек.

Пока я находился у картины, моё самочувствие испортилось. Мне стало грустно из-за того, что той копии меня не требовалось вино или светские рестораны. Я не расходовал себя на мимолётную дрянь. Меня не привлекали предметы с завышенным ценником. Мне не требовалась синтетика, разгоняющая дофамин, серотонин и нейромедиаторы. Я мог ощущать себя человеком после крепкого чая, колы или молока. Был способен радоваться холоду. Зиме. Весне. Вниманию девушек, вкусу какао или пению птиц.

Мне казалось, будто я невероятно далек от той копии себя. Того мальчишки, что завис на холодной горе. Однако, внутри меня все ещё была та искренняя и чувственная копия. Конечно, я никому не давал к ней прикоснуться. Ведь из хлама переоцененных предметов, что якобы принадлежали мне, — та копия себя, то воспоминание о себе, — было единственно ценной вещью, которую когда-либо дарила мне жизнь.

Как бы то ни было… город М, да и сам посёлок, напоминали мне забытую точку на карте планеты. Поселковая школа, где я учился, была частично разъёбанной. Один из корпусов этой школы не достраивался со времён совка. Выглядел он, как руины. Другим корпусом был детский дом, откуда никто не забирал детей. Третий корпус, находящийся посередине, был учебным заведением. От детского дома меня и других учеников, отделяла угрюмая деревянная дверь с большим замком на ней. Аналогичная дверь скрывала путь в какую-то недостроенную хуйню. Напротив моей школы стояло заброшенное здание, которое никто не стремился сносить. Впрочем, весь посёлок был украшен полуразрушенными домами, напоминающими руины и мусор. В центре посёлка находился скромный храм, похожий на избу. За божьим домом присматривал странный священник, у которого было 7 или 8 детей. Выглядел он, как типичный пьяница с годами выдержки. Единственным, что выделяло его среди алкашей, была ряса. Окружали мой посёлок гниющие деревенские дома, где разводили мелкий скот и больные мысли. Этими шедеврами градостроительства я любовался до 14 лет. Когда мне исполнилось 15, родители перебрались в Москву.

Москва вызывала во мне смешанные чувства. Тематические люди. Этнические кружки. Высокоскоростной интернет. Первые социальные сети. Расовая дискриминация. Мошенники. Необоснованная грубость. Идиотские самомнения. Всё это было мне чуждо.

В Москве я окончил обычную школу. Примечательного в той школе было не много. В отличие от магаданской, московская школа была достроена. Рядом не было руин или детских домов. Конечно, школа в Москве тоже не менялась со времён советского союза. Кого-то это устраивало. Кого-то нет. В моём восприятии, — любая симпатия человека к советскому союзу казалась опухолью. И эту опухоль никто не брался лечить. Людей устраивало жить прошлым. Любоваться прошлым. Утопать в ностальгии. Отстаивать идеалы, коим нет места в современном мире. От этого, временами, мне становилось паршиво.

Мои одноклассники в Москве были вполне заурядными. Мои взгляды никакими. Я не имел серьёзных предпочтений. Мои интересы ничем не отличались от интересов большинства подростков, с которыми я рос: девушки, компьютерные игры, убогое пойло, соцсети и неопределённость длиною в жизнь.

Второе рождение началось для меня с того момента, когда мне исполнился 21 год. В том возрасте я начал ощущать, будто на жизненном пути меня наебали. Я замечал, что я убог, туп, обладаю тривиальными интересами. Мои взгляды были примитивней, чем у большинства бомжей, проживающих около моего дома. Помимо прочего, я не понимал, что нужно делать с этой жизнью. Аналогичные проблемы испытывало и моё окружение. Последнее казалось мне странным. Черт знает, как прочистили мозги моим приятелям и знакомым. Всю жизнь они проторчали в Москве, но вели себя так, словно росли на отшибе мира. В целом, выглядели они прилично, но раскрывались, как исключительные болваны. Я мог оправдывать собственное ничтожество тем, что рос в посёлке. В конце концов, людям там полировали мозги телевидением и отсутствием интернета. Но оправдания столичным долбоебам, я найти не мог.

В университете я начал заниматься рекламой. Это произошло на третьем курсе. Обучался же я — налоговому менеджменту. Вернее, делал вид, будто обучаюсь. Налогообложение меня не привлекало. Да и в самом образовании ощущался подвох. Многие пропускали это мимо глаз. Но дьявол, на лекциях нас грузили бесполезным дерьмом. Более того, за это дерьмо мы платили. А цена ему, само собой, грош.

Высшее образование я получал по наставлению родителей. В моей семье проёбываться без дела, — считалось досугом непрестижным. Проёбываться дельно, — не запрещалось. С первых дней налогообложения, я понял, что не планирую заниматься налогообложением. Институт я не бросал, — это бы огорчило семью. Конфликтовать с ними я не любил. Они и так были недовольны мною всю жизнь. Откровенно говоря, — рамки дозволенного для себя, они вечно пытались нацепить и на мою шкуру. Я знал, что таким образом они проявляют заботу. Но жить в клетке я не хотел. Спорили мы часто. Иногда сильно. Я всегда отбивался от их наставлений.

Университет был мне никак. Приезжал я туда для того, чтобы поспать, поесть, пообщаться. Качественной информации он мне не дал. Вообще, мне не доводилось встречать человека, которому образовательное учреждение помогло бы стать интересней. По моим наблюдениям, целью большинства институтов был обычный заработок. Само собой, деньги зарабатывались на людях. На их стремлениях. Переживаниях. Иллюзиях. Пойми я это раньше, обошел бы свою шарагу стороной. Но понимал я не много. С другой стороны, — институт неплохое место, где можно потусить, бесплатно потрахаться, слить собственный потенциал. Возможно, обзавестись знакомствами. Знакомства, кстати, не факт, что окажутся полезными. Фартовые связи — это, скорее, исключение, нежели закономерность.

Диагностировав у себя идиотизм, я исправлял унылое положение вещей. Я открывал для себя выдающихся художников, режиссеров, операторов, авторов, исполнителей, архитекторов, комиков, дизайнеров, мыслителей, врачей, ученных и где-то в конце — писателей. Меня поражала глубина мысли, способная порождаться в человеческом мозге. К сожалению, на фоне людей, меня привлекавших, мой мозг был просто редкостной кучей дерьма.

Переполненный сентиментальностью, я покинул выставочный зал. Погода была приятной. Тёплый вечер, весна, — сказка. Достав из пальто сигарету, я закурил. Рядом со мной стояли молодые ребята. Живо о чем-то общались. Их разговор был настолько скучным, что я решил уйти. Карман пальто вибрировал. Я проверил телефон.

— ВОТИПИЗДУЙНАХУЙ, — сообщение от коллеги.

Я седьмой год занимался маркетингом, графическим дизайном и веб-разработкой. Полировал кошельки нескольких рекламных агентств. Где-то был прописан официально. Где-то нет. Агентства искали ребят вроде меня, чтобы мы делали грязную работу за них.

Рынок рекламы напоминал мне обычный базар: куча прилавков, где продают один и тот же продукт, но с разным ценником. Короче, рынок был фикцией. Местами стильной, но в общем безвкусной. Все агентства были похожи: красивенький офис, несколько ухоженных юбок, ребята с очками нулёвками. Знали базовую терминологию, умели отвечать заказчикам, но когда дело шло к созданию продукта, ребята разводили руками. Они брали телефоны и звонили таким, как я. Другая часть рекламных агентств любила отмывать бабки. Со своими клиентами они разбирались мимо кассы. Порой этого требовал клиент. Порой сам рекламщик желал сэкономить. Ребята в очках нулёвках вновь брались за телефоны. Ничего не меняется.

В моём мобильнике было 12 номеров, которые подкидывали мне заказы. Когда мне становилось скучно, или не хватало денег, я воровал клиентов у своих заказчиков. Делал я это не особо часто, поскольку в каждом агентстве находился чувак, который хотел заработать. Эти ребята мне помогали. Перехватывали предложения. Умудрялись перецепить клиента. Шли на всевозможные унижения. Были молодцы. Они позволяли мне держаться на плаву и формировать скромные инвестиции. Я отстёгивал им справедливый процент.

Крупные накопления мне не давались. В порывах хорошего настроения я не брезгал вьебать всё, что откладывал. Даже если это были деньги, сохранённые на путешествие или значимую покупку. Меня частенько приглашали в офис, где хотели видеть 24 на 7. Я отказывался. Офис и нормированный график вызывали во мне отвращение. Да и в моём резюме не было пункта «развитый навык глубокого минета». Утешать чьё-то самолюбие, не имеющее вкуса ни к дизайну, ни к маркетингу, ни к минету, ни к чему, — я не хотел.

С другой стороны, к блоуджобу привыкаешь быстрее, чем к бритью. Понял я это, смотря на коллег. Среди них пробивался тот, кто отсасывал лучше. Тот, кто умел адаптироваться к ёбле. Эта культурная фишка бизнеса в России мне не нравилась. Придерживаться этикета отсосников, я не планировал. KPI и ROI я высчитывал по классической формуле. Формула — «меня небрежно дерут во все щели и жировые складки… норм ли это, при условии, что меня имеют платонически?» — меня не устраивала.

Короче, обхаживать меня, как православного священника, омывающего Bentley, — никто не собирался. Да и не каждый второй священник омывает Bentley. В мире духовенства, — Bentley — является чем-то вроде карьерного роста. У слуг церкви всё строго. Хочешь опрыскивать Bentley, — устраивай ритуальные танцы над менее престижными тачками. И не забывай, что бог, как и ангелы-хранители, предпочитает машины подороже.

Моё положение меня устраивало. Я понимал, где я плох. Знал, где я хорош. Меня не ценили за милое личико и отглаженную сорочку. Я сочувствовал знакомым, которые считали, будто их профессиональные качества и весь корпоративный бред для кого-то важны. Это было не так. Конвейеру плевать на детали, особенно если они заменяемы.

Последнее не распространялось на чиновников и их отпрысков. Грошовые навыки людей из элит были актуальны везде. Их считали востребованными специалистами. Для них открывались любые двери. Знание рынка, как и профессиональные скиллы, вручались им с рождения. Словно курице способность летать.

Иногда ущербный набор привилегий для голубой крови меня раздражал. Но сколько бы я ни попрекал богов за хуёвую иронию, боги мне не отвечали. Вторгаться в бизнес, работающий на связях и покровительстве, боги не собирались. К тому же, они были частью этого бизнеса. Поэтому, с богами мне пришлось распрощаться.

— ВОТИПИЗДУЙНАХУЙ, — сообщение от коллеги.

Телефон я убрал. Чувствовал я себя не то чтобы. Прогулявшись по небольшому парку, я решил навестить один бар. В этом баре выступал знакомый диджей. Как правило, он вертел свою хуйню в маленьких клубах или камерных барах. Иногда выходило сносно. Чаще, его музыка напоминала пердёж старой секретарши. Ритмичный, но безвкусный. Конечно, время от времени, он выдавал чего стоящего. Были в нём и азарт, и страсть. Настоящие. Но музыкального вкуса не было. Тип он был сносный, хоть и унылый.

В баре я покручивал линчбургский. Мне было хорошо. Облокотившись на столешницу, я уткнулся в телефон. Медленно посасывал коктейль. Листал бессмыслицу социальных сетей. Людей становилось больше. Пьянчуги, торчки, эскортницы, парочка сносных ребят, грошовые бизнесмены, молоденькие девочки, хипари, отверженные, брошенные, скучающие и те, кто не определился. Приятная публика.

Коктейли лились. С улицы воняло самопальными косяками. Было тесно. Диджей увеличивал громкость. Приятная музыка сменялась поносной дичью, режущей уши.

Диджея звали Даниил. Приятели называли его Дан. Я смотрел на конвульсии, в которых содрогалось его тело. Дьявол, такие как он, будут создавать дерьмовую музыку, даже если превратятся в статуи Давида. Самое странное, что парни, вроде него, всегда находят для себя легкую работёнку. Более того, за их дерьмо, — им платят.

— Музыка — это заигрывание со временем. Она существует только тогда, когда воспроизводится, — говорил тип в очках своей подруге.

— Красиво, — отвечала она.

— К музыке в нашей рыгалове это не относится, — шутил я. Ребятам понравилось.

Дан заслуживал грязных комментариев в свой адрес. Но мозги у него были лучше, чем у первой сотни людей, что вошли в эту помойку. Он был в чёрной худи до пола. Опрятен, но видно, что болван. Смахивал на пожилых женщин в трауре: бледное лицо, длинные сальные волосы, синяки под глазами. Меня он не любил. Я честно отзывался о его творчестве. Мало кто ценит справедливые отзывы. Он был не исключением. Впрочем, отзываясь о его работах, я был не многословен. Таких определений , как дрянь, чушь, безвкусица и говно, вполне хватало. Во всяком случае, для него. Общался он томно. Растянуто. Скучно. Признанный псих. Мне доводилось встречать интересных людей, дьявол тому свидетель, но Дан в их список не входил. Уступив место за пультом приятелю, Дан подошел ко мне.

— У тебя не будет тысячи? — я дал ему тысячу.

Он умчал в комнатку для персонала. Через какое-то время вернулся.

— Я тебе потом верну, — говорил он.

— Не нюхай через купюры. Это вредно.

— Чем?

— Бактериями.

— Как тебе моя музыка?

— Прелюбодияние.

— Что это такое?

— Это, милый мой, блядство.

— Можешь подробнее?

— Не хочу.

— Людям вроде нравится.

— Здесь в основном сволочи.

— Я скоро вернусь, — он вновь ушел в комнатку для персонала. Вернулся.

— Как твоя Саша? — интересовался он.

— Саша?

— Та, что жила недалеко от набережной.

— С чего бы я знал?

— Черт, я думал, она твоя жена.

— Дан, я познакомился с ней тем же вечером, что и с тобой.

— А… блядь. Ну… Вы смотрелись. Она бы тебе пошла. Как партнёр. Хорошая могла получиться семья.

— Дан, она лесбиянка.

— Я и говорю, хорошая семья.

— Смешной ты.

— Мы познакомились слишком давно, чтобы я о тебе чего-то помнил.

— Три месяца назад, я полагаю, может два.

— Я и говорю, давно.

— Ты бы помедлил с дурью.

— У Саши ты говорил то же самое.

— У Саши я просил тебя не включать своей музыки.

— Ну у тебя и вкус, — улыбался Дан.

Саша была симпатичной лесбой. Жила в дорогом доме. Квартиру ей снимал хрен знает кто. Может быть, какая-нибудь пожилая киска. Явно не родители или работа. Саша то и дело приводила к себе молодых девок. Некоторые были хороши. В основном её кружок состоял из феминисток. Те, что были попроще, мне нравились. Встречались и отбитые. Парней, вроде меня, они были готовы пустить под нож, публичную казнь, кастрацию или ещё чего. После компашек, которые встречались в квартире Саши, ортодоксальные фемки вызывали у меня боль в гениталиях. Знаковая система ортодоксальных фемок напоминала мне фашизм. Иногда антисемитизм. Те феминистки, что придерживались эквивалентности по отношению к гендеру, были, как правило, интересны. Встреч с Сашей я избегал. Она меня утомляла.

Когда я познакомился с Даном и прочей шушерой, я крепко пил. Баловался кокой. Читал Беккета. С момента нашего знакомства мое пьянство притормозилось. Погода налаживалась. Я много гулял и не брезгал на занятия спортом. Тогда же я завёл роман с порядочной женщиной. Её звали Виолетта. Этот роман продлился с месяц и десяток оргазмов. Когда мы расстались, мне было не очень хорошо.

Виолетта была изумительна. Опрятная, воспитанная, темпераментная, грубая. Любила надевать чулки и анальный секс. Ухаживала за собой, как одержимая. Пыталась заниматься продюсированием в кинематографе. Гоняла на Порше. Обладала выдающейся задницей. Когда она надевала обтягивающие платья или леггинсы, моё либидо било все рекорды. Чтобы хоть как-то соответствовать её заднице, я начал посещать фитнес.

Существовала Виолетта за счёт супруга, которому было на неё похер. Со своим муженьком она жила шестой год. Пять лет из шести они делили одну квартиру, где действовали друг другу на нервы. В свободное время Ви не брезгала покурить травку. Набор для косяков был у неё при себе всегда. Как и свободное время. Траву я не любил. Но иногда Виолетта была настолько очаровательна, что я не отказывался. Порой она ночевала у меня. Иногда возвращалась домой. Мне не нравилось, когда она задерживалась у меня. Да и запах травы, пробивающий мою квартиру, грозил тюрьмой мне, а не ей. В последний вечер Виолетта выёбывала мне мозг.

— Ты меня не любишь, говноед, — говорила она.

— Ты замужем. Накой мне тебя любить?! — я передал ей косяк.

— Нахрен это всё, если не ради любви? — смотрела она на моего кота.

— Ради удовольствия, Ви!

— К хуям такое удовольствие.

— Слушай , ты возвращаешься в постель к своему муженьку каждый раз, когда покидаешь мою квартиру. Имей совесть. Если не передо мной, то хотяб перед ним!

— Ебать, как ты заговорил, — она принялась гладить моего кота.

— Ты замужняя женщина.

— Ты уебок.

— Не новость.

— Он мне, блядь, дорог.

— Как скажешь.

— Тебе же на меня плевать, — кот шипел на Виолетту.

— Ну, выше своих интересов я тебя не ставлю.

— Я и говорю, — плевать! — она отстранилась от кота.

— Вино будешь?

— Конечно! — я разлил нам красного.

— Думаю, нам надо притормозить. Как-то наш романчик не очень.

— Ты когда-нибудь был влюблён? — не слышала она моего вопроса.

— Возможно, — кот улёгся к моим ногам.

— То есть, ты не уверен?

— В моменте мне казалось, что влюблён. Потом нет.

— Ты же пишешь блядь. Для тебя эта ебучая любовь должна быть движущей силой.

— Пока обходится без неё.

— Пиздец.

— Он самый, — я следил за котом.

Я не понимал, как можно любить одного человека, когда на земле столько людей. Сколько их? 8 миллиардов? Скольких из них мы встречали? Тысячи? И после этого утверждать, что мы выбрали одного? Мы банально не знаем, с кем нам могло бы стать лучше. Наша выборка серьёзно ограниченна. Слишком много времени на это нужно. Не удивительно, что в один день мы просто перестаём выбирать. Кто-то раньше, кто-то позже. Затем мы пристраиваемся к тому человеку, с которым чувствуем себя комфортно. Это тоже любовь, в своём роде. Возможно, эта любовь будет надёжней той хуйни, которую нам преподносят на гриле из оголённых эмоций.

— Я не поеду домой сегодня, — заявила она.

— Почему?

— Моя тачка у твоего подъезда, во мне два косяка и бокал вина, — она улыбалась.

— Ладно.

— Давай посмотрим какой-нибудь сериал.

— Соррентино.

— Обожаю Соррентино…

В ту ночь мы много разговаривали. Порядочно выдули. Прикончили две бутылки красного. Пропустив несколько серий Молодого Папы, Ви уткнулась головой в подушку. Я начал к ней приставать. Лицом прижимался к её волосам. Лапы пустил в грудь. Целовал спину. Ноги. Клитор. Она постанывала. Достав из тумбы смазку, я сгладил свой член. Ви извивалась. Не выдержав культурного напряжения, я вставил ей в задницу.

— Даааа, — протягивала она.

Разместившись поудобнее, я начал вколачивать ей. Сильно потел. Лилось из меня больше обычного. Я взял её за талию и работал. Её жопа была нежной и упругой. То что надо. Я втискивался дальше. Она соблазнительно кричала. Ее темные волосы омывали мои подушки. Я терзал её зад, краснел, и покрывался потом. С каждым моим толчком её упругость возрастала.

— Дааа, дааа, дааа — стонала она.

Мое лицо взмокло. Она перевернулась на спину и принялась массировать клитор. Я пробирался в её задницу, целуя грудь. Она прикусывала губы. Закатывала глаза. Моё сердце долбилось так, что отдавало в уши. Я не останавливался.

— Ещё, ещё, ещё, вооот… д-а-а-а-а-а… — она кончила, сжимая меня ногами. Следующим движением спрыснул и я. Повалившись на неё, я тяжело дышал. Моё сердце было готово взорваться. Виолетта прижимала меня к груди. Воняло травой. Винищем. Потом. На улице светало и лаяли собаки. В квартирах включался свет. В метро запускали поезда. Люди собирались на работу. На дорогах становилось больше машин. Опрокинувшись на спину, я отключился. Днём Виолетта уехала. Больше мы не виделись. Проводив её, я проветрил квартиру. Включил все кондиционеры. Встал под горячий душ. Жопа Виолетты прописалась в моем сознании. Соррентино был отличным режиссёром. Италия, — прекрасной страной для творчества. Москва была отличным местом для анального секса. Для всего прочего, — Москва не годилась.

…

Дан вернулся за пульт. Я перевел внимание в телефон. Вернулся к диалогу с инста-дивой, с которой познакомился двумя вечерами ранее. Моя @janedoe98 прикупила себе несколько гектаров подписчиков. Была мила. Впрочем, как и большинство мордашек в социальных сетях. Само собой, пока ты не узнаешь их лучше. Беседа у меня клеилась. На волне взаимной симпатии девушка интересовалась моим отношением к Венеции и другим поверхностным бредом. Между нами был типичный диалог, начинающийся издалека и медленно ведущий к тому, что мы, как два животных, будем терзать постельное бельё. Возможно, это повторится несколько раз. Затем, кому-то из нас это осточертеет. Суть диалога, как и Венеция, меня не волновала. Венеция была для меня мертвой. Обычный туристический монумент, ставший полуразрушенным памятником памятнику. А если в Венеции что-то и осталось, (помимо китайцев) так это гений итальянских архитекторов. И будь я проклят, этот гений ощущается в каждом кирпичике.

@janedoe98 казалась мне уморительной. На большинстве фотографий она плавилась на лазурных пляжах до нездорового оттенка кожи. Рекламировала страницы примитивных вилл. Часто употребляла слово лайфстайл. Продавала какие-то курсы о том, как позиционировать себя в сети. Не брезгала смайликами в конце каждого предложения. Цитировала психологов, иногда писателей. Где-то щеголяла эзотерикой. Смотрела фильмы Линча и Бертолуччи. Делилась отрезками TEDовских лекций. Короче, она была убеждена в успешности того, что делает. Несмотря на полнейший мусор в её голове. Я знал, — она весьма фальшива. Меня это устраивало. Любой человек может играть фальшиво. Знающий игру быстро распознает фальшь.

На большую часть моих сообщений @jendoe98 отвечала смеющимися эмоджи. Словно перед ней какой-то выдающийся комик, вроде Джорджа Карлина или Луи Си Кей. Я не мог понять, что скрывается за её ответами, — симпатия, нервозность, влюбленность или букет психологических расстройств. Возможно, она была под кайфом. Третий день к ряду. С кем не бывает. Утомившись, я убрал телефон.
⠀
Линчбургский закончился. Я попросил бармена, чтобы он нарисовал мне коктейль. Доверившись предпочтениям бармена в напитках, я отошел в сортир. Отполировал дисплей телефона. Вернулся. Следил за тем, как в металлический шейкер бармен заливает виски и православные настойки. Градус будущего напитка меня напрягал. Старательно размешав виски с настойками, бармен добавил молотого льда. Встряс кашу, образовавшуюся внутри шейкера. Слил жижу в охлажденный стакан. Поверх напитка кинул ветку тлеющего тимьяна. Конечная субстанция воняла изумительно. Напиток мне показался грубым, но утонченным. Хорошо раскрывался на послевкусии. Парочка таких коктейлей могла бы отправить меня в капканы беспамятства. Что неплохо. Я был не против легкого исступления.

Расставшись с Кирой, я вернулся к тексту. Собрал кучу макулатуры, над которой работал в разные годы и объединял этот бред в нечто цельное. Дни пролетали в таймлапсе. Я печатал. Перечитывал написанное. Вновь печатал. Как правило, большую часть материала, я удалял через неделю или пару дней. Содержимое никуда не годилось. Даже подтираться этим дерьмом было бы стыдно.

Редактируя и переписывая текст, я мало спал. Положил на маркетинг и прочее. Старался избегать любого досуга. Последнее выходило у меня не очень. Когда я закончил с писаниной, я понял, что писал о какой-то возвышенной хуйне, в смысле которой ни черта не понимал. Короче, очередной раз, моё время, потраченное на текст, было всрато. Я заслуживал небольшой разгрузки.

За месяцы, потраченные на текст, мой организм адаптировался к 6-часовому сну. Обычно, в таком режиме живётся не круто. Утро давалось мне тяжело. Проснувшись, я вёл себя, как приёбнутый. Как двинутый попугай или падальщик, с которым желательно не контактировать, иначе он обосрёт себя, да и всех вокруг. В общем, моему телу не хватало серотонина и прочей химии, вырабатывающейся во время сна. С парочкой дней недосыпа я всегда держался прилично. Но когда это длилось месяцами, накопительный эффект не радовал. Помимо вспыльчивости и регулярной усталости, я не особо смахивал на человека. Конечно, со временем я научился скрывать то, что у меня не все дома. Я понимал, когда мою психику маячит. Знал, где адекватен и где моё поведение выходит за рамки. Корректировалось это легко и быстро. С другой стороны, нас окружает невероятное количество людей, у которых действительно съехала крыша. А главное, они не предприняли ни одной попытки, чтобы хоть как-то это исправить.

Я допивал коктейль. Бар гудел. Оглянувшись, я заметил, что рядом со мной разместилась женщина. В ней чувствовался класс. Живая харизма. Мне нравилось, как она держалась. Её макияж. Одежда. Гибкость её змеиного тела. Казалось, будто её выдернули из обложек Vogue или фотографий Петера Линдберга. Любуясь ею, я вспомнил Виолетту. Стало дурно. Какой-то выродок дерёт превосходную задницу Виолетты. Везунчик. Эта была другой. В ней ощущалось что-то особенное.

Поначалу она меня напрягала. Я не мог понять, что скрывается за её глазами. Желание познакомиться? Кредитная история? Кокаин?

Я начал диалог. Угостил её коктейлем. Вторым. Затем она угостила меня. Мы много смеялись. Беседа клеилась. Где-то я цитировал сам себя. Местами возникало что-то новое. Я держал марку. Шутил о том, что пишу рассказы для блогеров, лишившихся популярности. Понимаю в женщинах не больше, чем лосось в рыбалке. Черпаю свои силы от вечного нытья и эмоционального выгорания людей, окружающих меня. Не понимаю культ вокруг авокадо и чая матча. Иногда чувствую, словно проживаю две жизни, — одну в соцсетях, а другую там, где люди смотрят на меня, как на душевнобольного.

Пластинка крутилась. Мы заговорили о бывших. Я вспомнил парочку. Она интересовалась причинами, из-за которых я расставался с кем-нибудь. Я объяснил ей, что как и многие порядочные женщины, мои бывшие лечили меня моралью, нравственностью, ответственностью, когда сами нуждались в психотерапевтах. В один день моё терпение заканчивалось и я посылал всё к чертям. Порой, я скучал по сексу с кем-нибудь, да и только. Расставаться я предпочитал по телефону. Слёзы, диалоги, перемалывание быта — были для меня драмой. Скучной и не нужной. Мыльные оперы годились для сериалов, не для жизни.

— Всё равно не понимаю, — говорила она.

— М?

— Чего ты без женщины?

— В смысле?

— Брак, дети.

В моей голове промелькнуло несколько кадров. В основном те, где меня отвлекали от занятий чем-нибудь благим. Написанием тех же слов, мать их. Жуть, а не кадры. Сижу себе в уголке комнаты с клавиатурой, никого не трогаю, и тут кто-нибудь заходит. Начинает причитать или ещё чего. Мурашки.

— Много хлопот. Не готов я подписываться на эту бюрократию.

— Боишься ответственности?

— В чем ответственность?

— Обеспечивать семью, быть в порядочном настроении даже тогда, когда всё дерьмово… — смотрела она на меня.

— Смахивает на мазохизм.

— Почему?

— Два человека должны заниматься тем, что ты прописываешь для одного.

— В идеале, так и должно быть.

— Идеалы обходят меня стороной.

— И как тебе одному?

— Я не бываю один.

— Вот как?

— Вечно кто-то навязывается или ещё чего.

— Не умеешь отказывать?

— Часто отвлекаюсь.

Я улавливал её взгляд на своих губах. Аккуратный и бесстыдный акт симпатии с её стороны. Она мне нравилась. Меня привлекало, как она складывает руки, говорит, поправляет помаду, оглядывается на посетителей, держит трубочку для коктейля.

Поднакидавшись, она призналась, что недавно у неё закончился бракоразводный процесс. Изменениями в своей жизни она была довольна.

— Можно я кое в чем признаюсь? — спрашивала она.

— Ты бьёшь детей?

— Нет, — улыбалась она. — Я работаю директором похоронного агентства.

— Да ну!? — я ошалел.

— Я знаю, что это не совсем обычно…

— Я почти влюбился.

— Иди ты.

— Слушай. Давай как-нибудь выпьем в твоём офисе? Гробы, шампанское, сыр, легкие наркотики… романтика.

— Ты шутишь?

— Черта с два.

— Я не против, — ей понравилось моё предложение.

Я проверил уведомления в телефоне.

— С тобой всё в порядке? — интересовалась она.

— Сомневаюсь. Кстати, как тебя зовут?

— Ты удосужился спросить.

— Не оставляешь выбора.

— Как бы ты меня назвал?

— Пифия?

— Пифия? Почему?

— В тебе есть что-то античное.

— Возраст?

— Профиль.

— Сомнительный комплимент.

— Я плохо флиртую.

— Ты не думаешь о том, что говоришь?

— Обычно, я не составляю план диалога.

— Как же зовут тебя?

— Решила узнать моё имя, чтобы скрыть своё?

— Настя.

— Очень приятно, Настя.

— Скажешь мне своё имя?

— Нет. Не могу.

— Серьезно?

— Моя религия запрещает.

— Что? — она смеялась.

— Да-да.

— Кому же ты поклоняешься?

— Последний час, твоим ногам.

— Комплимент засчитан.

— Виктор. Но жизнь сократила моё имя до первых трёх букв.

— А, Б, В?

— Арабского алфавита.

— Ладно, я смотрю ты зануда.

— С этим не поспоришь.

Я отошел в сортир. Смотрел в зеркало. Выглядел я так, словно меня обрабатывал скульптор шизофреник. За дверью долбила полоумная музыка, которую исполнял Дан. Сгладил своё отношение к музыке я не самым законным методом. Ментоловый холодок покалывал в переносице. Я прижался к стене. У моей головы свисала картина, на которой был изображен волчонок. Картина подтолкнула моё сознание в омут воспоминаний. Казалось, что я подошел к себе за спиной и столкнул себя в бездну. Заснеженную бездну города М.

Густой лес. Ветер. Крупные хлопья снега. Ночь, украшенная звёздами. Медведи. Лоси. Стаи волков. Тишина. Голос моего деда. Он сидит напротив меня и рассказывает мне про волков. Говорит о том, что мне не стоит их бояться. Я его слушаю. В моих руках какая-то игрушка. Дракон или динозавр.

В своё время Дед заменял мне отца. Отец покинул мою жизнь, когда мне было около 8. О том, что я буду расти без отца, мне сообщила мать. «Ты будешь иногда с ним встречаться, но не более», — говорила она. Я не знал в чем дело. Какое-то время я грустил, осматривая комнаты, где привык видеть отца. Однако, к его отсутствию я привык быстро. Чуть позже выяснилось, что в моем отце весьма лаконично сочеталась любовь к блядству и семейная жизнь. Маман не знала о его похождениях. Может быть, она предпочитала не замечать очевидного. В день, когда отец наебался, о его приключениях узнал весь посёлок. В тот же день мать посралась с отцом, разорвав с ним все связи. Любила она его искренне. Поэтому не простила. Погружаясь в пучину блядства, отец сообразил мне несколько братьев и сестёр. Точное количество мне не известно, но считать надо от шести. Об этих людях мне ничего не известно.

Дед был из другого теста. В нашем трущобном посёлке он занимал высокую должность. Его знали все. Его уважали. Перед ним заискивали. Его внимания добивались. Он был строг, умён, чертовски справедлив. Ко всему прочему, он был жертвой советского союза. Ярким экземпляром того, что советский союз делал с людьми. А совок знатно фаршировал внутренности человека. Из-за совка Дед закидывался пойлом чаще обычного. Будучи несогласным. Будучи марионеткой, вынужденной играть роль порядочного партийца, он бухал так, словно проживал жизни троих людей, а не свою единственную. Совок создал тяжесть в его глазах. Его взгляде. Далеко не все её замечали. Не все её принимали. Мне же довелось следить за тем, как эту немую тяжесть он тащит за собой, словно груз. Словно проклятье. И это бремя, которое он не придавал огласке, не позволяло ему расслабляться даже там, где расслабление входило в пакет базовых услуг.

Он был напряжен за завтраком, в машине, на работе, во время просмотра новостей или чтения газеты. После рюмки, второй, его приспускало, но не до конца. Моего детского восприятия, построенного на добре и китайских игрушках, хватало для того, чтобы это понять. К сожалению, я ничего не мог с этим поделать. Никто не мог. Само собой, окружающие его не понимали. Их жизни были слишком пусты, а мозги промыты социальным сознанием. Люди не видели дальше портрета человека, который он умело выставлял обществу.

В моей памяти всё ещё хранились дни, когда он снимал с себя этот взгляд. Он скидывал его, будто мешок с оружием. И дьявол, в те дни он был самым счастливым человеком. Каждый мог расслабляться рядом с ним. Без синтетики, без пойла, без желчи политических воззрений. Всякий человек, находившийся рядом с ним, испытывал легкость. Знакомые расплывались в улыбках, а диалог не прекращался. Люди сбегались с соседних домов, чтобы откусить частичку его легкости. И он делился ей с каждым. Тогда мне казалось, что даже в такой дыре, как Магадан, возможна жизнь.

В один из тех дней Дед объяснил мне, почему не стоит бояться волков.

— У этих жополизов не стоит на человека. Понимаешь? Вряд ли тебе когда-нибудь доведётся встретить альфа-самца волка, брошенного стаей. Альфы у них главные. Вроде вожаков. Такой засранец может наброситься на человека. Но обычно люди им мало интересны. Мы не то мясо, что они привыкли жрать. Да и на стаю волков ты не наткнёшься. Они вокруг нашей дыры не ошиваются. У этих собак мозгов будет больше, чем у людей. Я говорю тебе это к тому, что те, кто дружит с головой, уже свалили из нашего посёлка. Смекаешь? В общем, не бойся этих дворняг. Они забегают только в те места, где им оставляют собачьих консервов. Как-нибудь я тебе покажу. На твоём месте, я был бы осторожней с людьми, а не волками, — говорил он.

Витая в облаках и детских фантазиях, я не особо вкатывал его мысли. Сказанное им о людях не заставило себя долго ждать. Однако, страх при виде псины, будь то — пудель, самоед, говнодав или волк — во мне исчез. Тем не менее от бездомных животных я держался подальше. Вирус бешенства никто не отменял.

Смотря на своё отражение в сортирной, я вспоминал тот вечер, когда мальчишкой посиживал на заснеженной горе. В сознание вписывалась картина с выставки. Белые линии. Желтые. Мусор. Кринж. Гжель. Магадан. Ржавые вилки. Кривые ножи. Изношенные кастрюли. Покосившиеся фонарные столбы. Ободранные обои. Выцветшие баннеры. Поблекшие краски. Обжигающий холод. Тьма. Я сидел у дерева, коллекционируя снег на плечах. Холод был всюду. Он был и внутри меня. Я собирался встать, но вблизи послышались осторожные шаги. Шелест в кустах. Я обернулся. Волк.

Какое-то время он стоял у кустов, вглядываясь в горизонт. Насмотревшись, он приблизился ко мне. Нас отделяло несколько сосен и порядочный сугроб. Оглядев меня, он прилег у дерева. Пока я смотрел на себя в зеркало, мне казалось удивительным, что этот засранец просто лежал рядом. Безмятежно накрываясь снегом. А самое паршивое, что рядом с диким животным я чувствовал себя безопасней, чем с большей частью людей, с которыми впоследствии сводила меня жизнь.

Встав, я начал стряхивать с себя снег. Не оценив моих движений, волк умчал. Вернувшись домой, я был переполнен эмоциями. Когда Маман приехала с работы, я рассказал ей о встрече с волком. Она предположила, что моим волком, вероятно, была сторожевая собака нашего соседа. Тип он был приёбнутый. Собаки убегали от него регулярно.

— Была у него одна сука, похожая на волка. Она-то дала и дёру недавно, — говорила Ма, разбирая пакет с продуктами.

В общем, этот мужик разыскивал свою псину не первый день. Да и в целом мой сосед недолюбливал свою суку за то, что она трахнулась со всеми дворнягами нашего горе-поселка. Она и в правду была похожа на волчицу. Большая, вонючая, и окрас соответствующий. Щенят у соседа было прилично. Один страшнее другого. Жил этот тип в однокомнатной хате со своими собаками. Квартирой его дыру было не назвать. Когда он открывал дверь, вонь из его квартиры пробирала весь дом. Конченный тип.

…

Я умылся холодной водой и направился к Насте.

— Слушай, как у людей это получается? — обратилась она ко мне.

— О чём ты?

Она приблизилась. Наши ноги соприкоснулись.

— Как у людей получается делать такую рожу, словно им все чем-то обязаны? — кокетничала она.

— А… ты про этот сорт мордашек.

Её губы были неприлично близки к моим.

— Да-да, будто все прохожие этому человеку чего-то должны. Как?

— Они так компенсируют скромный багаж внутреннего мира…

— Я вас ненавижу гнусные морды! Освободите место тем, кто знает, как жить! — выкрикнула она.

— Вы испытываете нашу любовь к жизни на прочность! — добавил я.

Её губы прильнули к моим. Мы повалились на барную стойку. Я схватил её за бедро. Градус моего возбуждения переплюнул всё, что я выпил. Её пальцы были на моём лице. Нежные губы. Упругое тело. Приятное дыхание. Чистая страсть. Пахла она сногсшибательно. Я прижимал её талию к своей. Бармен ткнул меня в плечо. Целоваться было неприлично. Кто блядь так решил? Н отстранилась.

— Ты целуешься, как романтик, а не как мужчина…

— Между мной и мужчинами пропасть в несколько культурных революций.

— Это хорошо. В тебе ощущается человек.

— Лучшее, что я слышал.

— Ты мне нравишься, мистер первые три буквы.

— Не суди по обложке, Пифия.

— Давай свалим из этого блядского рассадника?

— В другой блядский рассадник?

— Именно.

— Как дама пожелает.

— Не оскорбляй меня.

— Как скажете, ваше высочество.

— Так-то лучше.

— Предлагаю отправиться ко мне, — сказал я.

— Не так быстро…

— Спасибо, что не отказываешься.

— Ты мудак, знаешь ли?

— Комплимент засчитан.

Мы заказали такси до популярной танцевальни. Вышли на улицу. Разменяли парочку сигарет. Вокруг нас ошивалось несколько выскочек среднего пошиба. В основном никакие ребята. Я смотрел на Н. Она была прекрасна. Когда мы загружались в машину, я заметил рыдающего парня на другой стороне дороги. Выглядел он, как попрошайка. Я решил дать ему налички.

— Я буду через минуту, — сказал я водителю. Закрыв дверь, я перебежал на противоположную сторону.

— Чего ты рыдаешь? — я потянулся в карман.

— А чего тут хорошего? — спрашивал он. Потерянный, плачущий, ничтожный.

— Много хорошего. Кино Феллини, Альмадовара. Картины Поллока, Родко. Музыка Ханна Зиммера, Эцио Боссо. Игры Кодзимы. Архитектура Гауди… и это только начало, — говорил я.

— Вам надо пластырь на руке сменить, — ткнул он пальцем в мою руку. У запястья в самом деле был пластырь. Неделю назад я лихо ёбнулся в бассейне. Сбежались мамаши, девушки, мужики, дети, но всё обошлось. Отделался я скромным порезом и парочкой синяков. Тем не менее чувак был прав. Да только в пластыре нуждалась не моя рука. В пластыре нуждалась вся моя жизнь. Каким-то образом я растрачивал лучшие частицы себя на тех, кто этого не заслуживал. Черт знает, как я не двинулся умом. Черт знает, как я до сих пор стою на ногах. Видимо, есть за что держаться. Не всё кончено. В каком-то из смыслов, я только начинаю. Я дал парню несколько купюр и вернулся в такси.

В машине Настя залезла на меня. Устроила лёгкую эротику. Она тёрлась о мой член так, что я подумывал спустить в трусы. Её золотые волосы щекотали мои глаза. Целовалась она аккуратно. Можно сказать, — осторожно. Тончайшими пальцами она крепко держала меня за шею. Я сжимал её зад всеми силами.

— Ребят, это не совсем культурно, — говорил водитель.

— Сколько стоит культура? — спросил я.

— Тысячу сверху! — я дал ему тысячу.

— Приятно иметь дело с интеллигентными людьми! — больше он нас не тревожил. Мы плыли в глубину ночи. Картинка за окном такси смазывалась.

Общение с Настей напоминало мне игру. Игру, к которой ты не питаешь зависимости. Но с каждым выигрышем, каждым поощрением с её стороны, — ты вливаешься. Подсаживаешься на эту женщину, как на опиум. Будь я проклят, она меня заводила. Пробуждала во мне чувства, о существовании которых я успел забыть. Предложи она сорваться в Мексику, прыгнуть с парашютом или рвануть с обрыва в океан, — я бы согласился. Черт знает, что в ней меня пьянило. Но дьявол свидетель, — драйв был настоящим. Это было привлекательно. На игру я согласился. Как игрок, я умел проигрывать.

Когда машина притормозила у светофора, она с меня слезла.

— Ты фанатка долгих прелюдий? — спрашивал я.

— Ты спешишь.

— Мы не можем оказаться в постели, потому что один из нас фантаст.

— Поздравляю тебя, ты фантаст.

— Возбуждённый.

— Мне приятно, что ты меня хочешь.

— По моим математическим расчетам, ты тоже от меня не отказываешься.

— Ты мой Стивен Хокинг.

— Ты моя черная дыра, — она смеялась.

— Сучоныш. Знаешь, что делает бесконечное солнце?

— Создаёт пустыню, я полагаю.

— Именно. Поэтому приостынь.

— Ты безжалостна.

— Дорогуша, ты не вызываешь сожаления.

— А если так? — я скорчил тоскливую рожу.

— Нет.

— Я уже говорил о том, что не особо терплю танцевальни и их аналоги?

— По тебе понятно.

— Да ну?

— Я сразу выяснила какой ты.

— Правда?

— Да.

— И как?

— У тебя эта дурацкая ухмылка. Она тебя выдаёт.

— Что она тебе раскрыла?

— Ну… ты смотришь сколько-то авторское кино, слушаешь такую же музыку, прочитал массу неплохих книг, после чего начал реже читать… затем… ты сам не заметил, как стал держаться подальше от людей.

— Слова не девушки, а женщины.

— Иди в задницу.

— Я тоже кое чего о тебе знаю.

— Нет не знаешь.

— Ты ошибаешься.

— Ну валяй.

— Ты создаёшь вокруг себя имитацию событий, в которых не участвуешь. Желаешь внимания и трепетной заботы, но готова отдавать минимум. Считаешь себя особенной, важной. Но твой интимный кружок это две/три фамилии.

— Неплохо, а ещё?

— Тем трём людям важнее собственная жизнь, а не твоя. Тебя это расстраивает, иногда. Вдобавок, ты готова вечно путешествовать по планете. Отдаваться культуре городов и стран, в которых зависаешь. Но откровенно, — ты бы хотела найти уютное гнездышко. Возможно, держаться за него изо всех сил. Периодически срываться, конечно. Но само ощущение, что существует место, которое ты бы могла называть домом… своим домом, — для тебя жизненно важно.

— Так…

— Твоя проблема в том, что гнёздышко и всё сопутствующее требует терпения. Внимания или ответственности… черт знает. И ты не готова на себя это брать. Ты полагаешь, что заслуживаешь большего. Всегда заслуживала. Но ты здесь. Рядом со мной. И ведёшь ты себя так, будто это недоразумение. Побудь реалисткой. Все твои действия привели тебя сюда. В такси.

— Где-то ты даже прав, — смеялась она.

— Ты хочешь быть королевой, но знаешь в чем проблема?

— В чем?

— Каждый хочет примерить на себя корону.

— Ты точно зануда.

— Кто бы спорил.

Машина двинулась. Свои ноги она закинула на мои. Мы смотрели друг на друга. Я гладил её волосы. Она улыбалась. Всаживаться в клубе мне не хотелось. Однако, я терпел. Ведь я желал её. И я был готов желать её в толчке кофейни, ресторана, кровати мотеля, квартире, переулке или заднем сидении нашего такси. Что-то в ней пробивало меня. Что-то в ней заставляло меня ощущать себя живым. Казалось, словно меня достали из морозилки, где я пролежал несколько лет. Это было подозрительно. Это было прекрасно. Но если, как продукт, я таял, значит где-то находился шеф-повар, ожидающий меня на разделочной доске.

Таксист припарковался у танцевальни. Я вышел на улицу. Прохладный ветер обволакивал моё тело. Настя держала меня за руку. Нас пошатывало. Я смотрел на блудливый город глазами пьяного тупицы. Декорации смазывались. Ветер отрезвлял, но не сильно. Сверху доносилась музыка. Что-то приятное. Мы просочились в заведение сквозь обезличенную публику. Лифт поднял нас к музыке. Настя отвела меня к гардеробу. Мы сдали пальто. Опять туловища. Маскарад из ряженых манекенов. Кто-то смеялся. Кто-то отплясывал в наркотическом угаре. Оформлял напитки. Полировал ноздри. Цеплялся за посетителей. Перед глазами мелькали пиджаки, платья, оголённые тела… Блядство.

Настя провела меня на террасу. Приятный ветер возвращал меня к жизни. Я смотрел на реку, прижавшись к стеклянному забору. Бессонная столица бурлила этажами ниже. Н была рядом. Вокруг нас тёрлись парочки, одетые в синтетику, блестящую, как нефть. Музыка разгонялась. Я закурил. С террасы виднелась очередь в танцевальню. Количество людей, желающих оказаться в этой помойке, меня поражало.

— Как тебе здесь? — спрашивала Н.

— Порядочная дыра.

— Ах-ах. Грубый ты.

— Здесь намечается какое-то шоу? Я видел карлика, разодетого под мексиканский карнавал.

— Да, тут должен быть какой-то цирковой перфоманс.

Официант принёс нам коктейли. От них исходил пар. Это был комплимент от заведения.

— Просто хочу, чтобы ты знала.

— Что?

— Меня укачивает от аэробики и акробатики.

— Всегда?

— Сегодня, — я выпил коктейль залпом. Коктейль мне не понравился. На вкус он был, как лошадиная моча. Такое дерьмо нельзя продавать. Особенно за деньги.

— Я попрошу капитана, чтобы он плыл помедленней.

— Нет.

— Что нет?

— Мы давно утонули.

— Ты перепил?

— Безусловно… — я оглянулся. — Мне надо в туалет. Пожалуйста, оставайся здесь, иначе я не найду тебя.

— Не найдёшь? Молодой человек, следи за своим опьянением.

— Моя мать не воспитывала пьяницу. Передай это капитану корабля. Й-и-к, — я начал икать. — Пардон.

— Уйдёшь надолго и меня здесь не будет. Понял?

— Мне считать это упущением?

— А как ты думаешь?

— Дома меня ждут кошки. Й-и-к.

— Подстраховался значит?

— Люди приходят и уходят. Кошки вечны. Й-И-к.

— Болван. Иди уже. Я пойду к знакомым, — она убежала в какую-то сторону.

До толчка я плёл через содрогающуюся толпу. Морщинистые улыбки. Разглаженные. Лживые маски. Искренние. Геи строили из себя натуралов. Лесбиянки соблазнительно целовались. Недоумки оставались недоумками независимо от сексуальных предпочтений.

— СЛЫШ. КАК НАЗЫВАЕЦА ЭТАТ СТИЛЬ ИНТЫРЬЕРА? — спрашивал у меня кретин в клетчатом костюме. Он стоял рядом со мной у очереди в сортир.

— В 21 веке у интерьера, не стиль, а дизайн, — отвечал я, сдерживая дыхание.

— А РАЗНИЦЫ?

Из-за громкой музыки кретин выкрикивал слова в мой адрес. Его слюни попадали на моё лицо. Орал он так, словно мне нужен слуховой аппарат. Из его рта несло консервами.

— В целом, никакой.

— ЗАЧЕМ ТАГДА ТЫ МИНЯ ПОПРАВЛЯЕШЬ?

— Исправляешь. Й-и-й-к. Поправляют одеяло.

— ЧЕЕЕ?

— Приятель, я делаю так, чтобы общаясь со своей целевой аудиторией, ты не был похож на кретина.

— А какая у меня аудитория?

— Как по мне, бездомные собаки. И ты не заслуживаешь их внимания…

— О, ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО Я БЛОГЕР?!

Я смотрел на него, как на конченного. О нём мне было известно ни с черта. И я желал, чтобы так оно и оставалось. Мне было плевать на каждую минуту его жизни. Каждый час. Единственное, чего мне хотелось, так это того, чтобы он заткнулся.

— Короче, мне кажется, что ты меня не уважаешь. Да и говоришь ты со мной не особо приветливо, — жаловался придурок.

— Й-и-к. Дружок, с чего ты взял, что я должен тебя уважать? А тем более отвечать на твои больные вопросы? И нет, я не знал, что ты блогер. Мне вообще было, Й-и-и-и-к… плевать на… Й-и-и-й-к… тебя… Твою ж мать.

— Ну это то, чем занимаются люди! ЛЮДЬИ ОБЩАЮЦА!

Когда этот дегенерат что-то говорил, его глаза вылезали из орбит. Казалось, словно он сожрал партию низкосортных наркотиков. И сделал он это, пока находился в утробе своей матери.

— По правде, я не думаю, что ты общаешься. Общался. Когда-либо научишься общаться. Если честно, на твоём месте я бы вообще никогда не разговаривал…Й-и-и-й-к…

— Всё понятно с тобой… — ответил он так, будто его безмазовой башке раскрылась вся моя жизнь.

Придурок молчал.

— Бохо, — закончил я музыкальную паузу.

— ЧЕЕ?

— Этот дизайн интерьера называется Бохо. Й-и-и-й-к… — я задержал воздух.

— Сразу ты не мог нормально ответить? — я выдохнул.

— Давно ты решил, будто твоя манера задавать вопрос является нормальной?

— У МИНЯ НЕТ ПРОБЛЕМ, А У ТИБЯ?

— Й-и-и-й-к… Приятель, я думаю, что ты энциклопедия проблем. Просто ты всё ещё не встретил достойного врача.

— Никому нет дела до того, что ты думаешь п-а-р-е-н-ь, — расплылся он в улыбке.

— Не я спрашивал про интерьер, заметь… Й-и-и-й-к…

— Мне нравится, как блестят эти кристаллы на люстре, — говорил он своему знакомому.

— Кристаллы отсвечивают, придурок, — сказал я, удаляясь в туалет.

Я закрылся в сортирной. Слил пару коктейлей. Умывшись, я заметил портрет Сальвадора Дали, размещенный на стене. Мне понравилась отсылка дизайнера и вот почему: в своих дневниках Дали неоднократно обращается к дерьму. Формам дерьма. Он придаёт своеобразный смысл дерьму. Испражнениям в целом. Взвесив за и против, я прикинул, что моя моча могла бы стать не менее достойным подарком миру искусства. «Этому явно стоит уделить побольше внимания» — сказал я своему отражению. Закончив корректировать настроение, я сдул пудру с телефона.

Выйдя из коридора сортирной, я уткнулся в девушку. Её тело было исписано в мотивы El Día de Muertos — мексиканского праздника, известного многим, как день мёртвых. На её лице был нарисован улыбающийся череп. Выглядел он сексуально и нелепо. Белые линии черепа спускались с её лица до груди. С груди до талии. Мне нравилась работа художников, занимавшихся её телом. Фигура у неё была что надо. Длинные ноги, узкая талия, выдающиеся бёдра, острые скулы, вьющиеся волосы, — конфета. Она смотрела в мои глаза.

— Мексиканцы знают толк в мейкапе, — сказал я.

— Знаешь кто я сегодня?

— Лесбийская фантазия Фриды Кало?

— Вау…

— Часто тебя окрашивают под этнические мотивы латиноамериканских стран?

— Надеюсь, в первый и последний раз.

— Чем ты занимаешься, когда на тебе нет карнавальных красок?

— Угадай.

— Вебкамщица по выходным, стример в будни, ютубер, когда одиноко?

— Я держусь подальше от социальных сетей, — улыбалась она.

— Не дурная привычка.

— Согласна. А ты? Ведёшь какой-нибудь блог или канал?

— Только тот, что отвечает за слив моего унитаза.

— Объясняет почему мы общаемся у туалета, — меня рассмешил её ответ.

— Как по мне, это лучший из каналов.

— Ага, если засмотреться, то от этого канала действительно подкашиваются ноги.

— Ну… самый доступный способ почувствовать себя пиратом это туалет, телефон и 20 минут твоего времени.

Её рассмешило моё заявление.

— А ты хорош.

— Сегодня я на 30% из 100.

— Ты ошибаешься, — ответила она, приобняв меня за талию. Я следил за тем, как она уходит.

Возвращаясь к Н, я натыкался на знакомых: ребят из популярных медиа, редакторов именитых пабликов, рестораторов, бизнесменов, приёбнутых сммщиков. У некоторых столов я задерживался и беседовал с людьми. Диалоги, как и полагается, были ни о чем. Всюду слышалось щелканье бокалов и постановочный смех. Закончив рефлексировать у одного стола, я шел дальше. Вновь останавливался. Упустив контроль времени, я общался с теми, кто мне чистосердечно безразличен. С кем-то я здоровался, кого-то игнорировал. Когда музыка стихла, я предположил, что моё поведение достаточно убого.

— Слушай, давай я тебя познакомлю с охуенным книжным критиком, — говорила Эмилия. Рекламщица и дизайнер средней руки. Она была красива, но безвозвратно потеряна. Её маячило от проекта к проекту. От одной идеи жизни к другой. Выгорание у неё случалось раз в два месяца. Девушкой она была крутой и образованной. В ней ощущался характер, который она въёбывала на всякую чушь. Долго находиться в её компании у меня не получалось. Для меня она была слишком инфантильной. Мы были, что называется, — Friends with benefits, — если использовать жаргон безвкусицы. На практичном языке, — мы ебали друг друга раз в месяц, иногда чаще. Порой она пыталась сократить дистанцию между нами до чего-то интимного. Каких-нибудь отношений или чего-то романтичного. Я не давался. Эмили заслуживала порядочного человека, который будет терпеть её легкомысленность. Я для этого не годился. Ко мне она могла завалиться бухой и потрёпанной, а я ей дарил стояк разной крепости. Временами я заменял ей платок, куда она высмаркивала свои слёзы. Так мы и держались.

— Хватит с меня знакомств на сегодня, — отвечал я.

— Ладно тебе. Здесь полно интересных людей, — она поправляла мои волосы.

— Тебя послушать, так каждый человек интересен.

— Ты в людях замечаешь только говно.

— Это бескомпромиссная ложь.

— Тогда почему ты не приезжаешь ко мне, когда я собираю друзей?

— Черт знает, Эм. Я затворник.

— Ну давай я познакомлю тебя с критиком… — дёргала она меня за воротник.

— Меня ждут, давай потом, — я поцеловал её в шею.

Меня не интересовали критики. Те, кто комментирует литературу, люди невыносимые. Лучше с ними не связываться. Чтобы стать критиком, а тем более книжным, в человеке должна быть какая-то серьезная травма. В целом, дело литературных критиков не благородное. В 21 веке можно найти занятие получше. Например, критиковать блоги или еду. Писателей опускать нельзя. Они и так скоро вымрут. Нечего брать с писателей. Преимущественно, писатели жалки. А те, кто создаёт стихи, — ещё более жалкие. Их надо беречь.

— Я не выношу ни современных писателей, ни критиков. Им не хватает всего, — говорил я, обдолбанный алкоголем, кокаином, и писатель.

— Мне тут сказали, что твоё свидание с Полей закончилось весьма недурно, — у Поли я проснулся этим утром.

— Ну как сказать…

— Она тебе понравилась? — Эми вроде ревновала, но я не был уверен. С Полей её связывал один ресторанный холдинг. Эми мне подкидывала ресторанов оттуда. Мои ребята делали для них сайты и другую чушь. Платили хорошо.

— Это не было свиданием в первую очередь, — не врал я.

Прошлым вечером я получил немного денег от ресторатора и задержался у бара. Поля случайно оказалось в том заведении и мы выпили по коктейлю. Затем по второму. Я не очень хорошо её знал, но общение удавалось. Затем нас слегка понесло. Поля была в смачных гетрах, да и ноги у неё были классные. Я не мог уйти. Особенно, когда она скрещивала свои лапы.

В моих планах не намечалось ничего важного. Поля это исправила. Мы порядочно выпили. Её приятель угостил нас дурью. Когда мы закинулись веселящим, Поля предложила отправиться к ней. Жила она в просторной студии недалеко от центра. Квартира оказалась чистой и просторной. Мне такие нравятся. Дома она достала вино и какие-то закуски. Мы немного пожевали, и я потянул её в кровать. Расставшись с Виолеттой, я не трахал женщин, только руку. Момент был идеальным. Когда Поля запрыгнула на кровать, я поместил её к себе задом, сдвинул трусики и вошел в неё на всю. Она обаятельно посмеивалась, а я имел её, как сторожевой пёс. Сжимал её мягкую задницу. Лапал ноги. И держался больше обычного. Переместившись на неё, я сжимал её зад обеими руками. Так мы и кончили. Лежа на её кровати, я думал о том, что спорт действительно придаёт выдержки организму.

— А мне сказали, что это было похоже на свидание, — щурилась Эми.

— Совпадение.

Когда Эмили отвлекла подруга, я ушел. Направляясь в сторону Насти, я оформил парочку коктейлей. Пока я ждал напитки, меня заметил приятель. Его звали Артур (с ударением на А). Он был из великолепной семьи. Самодельный, самодостаточный, и с лёгким приёбом. Где бы я его ни встретил, на нём всегда был классический костюм. В гетто британской интеллигенции он бы всегда сошёл за своего. Как человек, он был живым в лучшем из смыслов. Искренне ценил вино. Почитал женщин. Знал парочку достойных авторов. Смотрел недурное кино. Если какая-нибудь дамочка западала в его сердце, он честно переживал. Записывал мне длинные сообщения, где раскрывал свои внутренности. По-настоящему восхищался чем-то таким, что не вызвало бы во мне даже эмоции. Из него мог получиться отличный, черт возьми, писатель. Но писать он не любил.

Артур был одиночкой. К компаниям он примыкал. Но даже в этих кружках он всегда оставался один. Меня привлекали одиночки. Как и те, кто не нуждается в компании независимо от места или мероприятия. Эти люди уместны всюду. По большому счету, им никто кроме себя не нужен. И это, блядь, прекрасно. Самостоятельные люди прекрасны. Они будто цветы, пробивающиеся к солнцу через затвердевший асфальт.

Люди, которые вечно нуждались в обществе были для меня чужды. Мне казалось, будто им чего-то не хватает. Какой-то детали в корпусе. Кого-то кода в алгоритме. Я сторонился стада и массового сознания. В моих глазах эти две штуки были разрушительны. Возможно, поэтому я не мог долго задерживаться с одним человеком, или в одном обществе. В чертовой жизни я должен быть предоставлен сам себе. В конце концов, я всегда могу поделиться с кем-нибудь куском своей жизни. Положить на пустую тарелку частичку себя. Сделать это никогда не поздно. Но прежде, будьте добры, дайте мне пропитаться авторским соусом.

Артур занимался торговлей на рынке ценных бумаг. Частенько путешествовал. До биржи он пробовал писать картины, но в один день ему это осточертело. Он вытащил все багеты, холсты, краски, подставки, мольберты и выкинул их в центр какого-то поля. Затем отправился за спичками и поджог свой хлам. Долго смотрел на то, как это дерьмо горит. Возможно, это было лучшей картиной, которую он когда-либо писал.

Как и многие трейдеры, время от времени он посиживал на легкой кислоте. Она помогала ему разгрузить мозг от графиков, цифр, новостей и спекуляций. С женщинами он был обходителен , внимателен, вежлив. Сближаться с кем-то он не спешил. В отличие от него, меня вечно заносило в какие-то романчики, толку от которых было не много. Жизнь регулярно подстраивала сценарии так, что с Артуром мы пересекались то тут, то там. Преимущественно, случайно. Каждый раз, когда мы планировали устроить совместный досуг, всё шло через жопу.

— Ты какой-то мятый, — говорил он.

— Когда мы в последний раз виделись? Полгода назад?

— Около того.

— Я успел себя подзасрать.

— Вульгарщина. Разговаривай уже как человек.

— Я надрачился коктейлями и порошком. Человека во мне минимум, — отвечал я.

— Так-то лучше.

— Что ты здесь забыл?

— Блядь, не спрашивай.

— Как скажешь.

— Я читал наброски рассказа, что ты отправил. Получается дерзко, небрежно и сексуально.

— Хуйня вроде бы.

— Нет-нет, продолжай.

— Мне осточертело писать. Я хочу трахаться, жрать хот доги, и смотреть на ебучее море, — не врал я.

— Без гроша в кармане?

— Опять ты за своё.

— Познакомить тебя с моей компашкой?

— К черту их.

— Справедливо.

— Пойду я, меня женщина ждёт.

— Попроси её оплатить тебе рекламу. Станешь узнаваемым, — не хотел он, чтобы я уходил.

— Ты бы не шутил про неё, она работает в похоронном агентстве.

— Серьезно?

— Да.

— А чем занималась прошлая?

— Кинобизнесом.

— А ты?

— Выкидывал за ней самокрутки, — он смеялся.

— Кого не ожидал здесь увидеть, так это тебя, — хлопал он меня по плечу.

— Сам себе удивляюсь.

— Как тебя сюда занесло?

— В Штаты не приглашают, расходуюсь где попало.

— Значит, женщина?

— Она самая.

— Сейчас будет н-о-о-о-ч-щ-ш-щ-а-а-о-л-о-у-э… ш-о-э-о-у! — заорал какой-то клинический придурок. Он был в паре метров от нас. Чувак с трудом держался на ногах.

— Ставлю свой телефон на то, что этот выебок заблюёт свою рубашку и рухнет на стол, — Артур.

— Согласен. Возможно, он ещё и обосрётся.

— Точно не хочешь познакомиться с моими? — имел он в виду свою компанию. — Они вроде бы ничего.

— Не, хватит с меня. Поищу дамочку, что привела меня в этот Ад.

— Уверен?

— Щ-ш-ш-щ-о-э-у-э-у, — орал бородатый кретин.

— Сам факт, что этот тип всё ещё стоит, нарушает несколько законов гравитации, — предположил я.

— Может он всегда такой? — смеялся Артур.

— Не могу понять, кого он мне напоминает.

— И мне его лицо кажется знакомым.

— Интересно, сколько он платит своей дамочке, чтобы она ошивалась рядом?

Вокруг кретина резвилась девушка, которая старательно не замечала того, что с ним не всё в порядке.

— Может, он держит в заложниках её семью? — Артур.

— Хотел бы и я не замечать проблем в своей жизни также, как она.

— Это точно.

Добравшись до террасы, я разыскал Н. Увидев её, я не спешил приближаться. Мне хотелось разглядеть её. Хотелось запомнить её. Сохранить в памяти её силуэт, находящийся в конце коридора, украшенного множеством обезличенных тел. Дьявол, Н была прекрасна. Заметив меня, она улыбнулась.

Пока мы смотрели друг на друга, запустили техно. Играл какой-то мексиканский мотив. Затем последовала барабанная дробь. Взорвались десятки хлопушек, накрывших гостей дождём из конфетти. Стартовал цирковой перфоманс: на подвесных канатах кувыркались карлики, на сцену выбежали разукрашенные мальчишки. Чувак в сомбреро плевался огнём и вчерашним ужином. На стойки забрались полуголые танцовщицы. В зал забегали балерины. На террасу вывели белого коня с обнаженным мужиком на нём. Мужик напомнил мне Адама Драйвера. Конь смотрел на меня огромными глазами. Проницательными, чтоб его. Мне было жаль это животное.

Я смотрел в сторону Насти. Когда-то похожий маршрут отделял меня от женщины, что всерьёз поимела моё сердце. Не разбила, а именно поимела. Ведь разбить сердце невозможно. Сердца разбивают лишь всяким педрилам в низкосортном кинематографе. В реальности, — нас имеют и кормят сказками. И эти сказки не имеют ничего общего с действительностью. Мы же, как дети, охотно верим в намерения людей. Радуемся словам о любви. Строим планы. Считаем себя небезразличными. Затем охуеваем, осознав, что нам впаривали красиво упакованный шлак.

Н общалась со своими знакомыми, когда я подошел к ней. Представив меня, она вернулась к диалогу. Я что-то отвечал её приятелям, но за сутью не следил. Ребята перемалывали что-то несущественное. Процеживая коктейль, я следил за перфомансом. Вспоминал женщину, поимевшую моё сердце и нервную систему. Пытался воспроизвести день и год, когда в последний раз её видел. Получалось так себе.

Её звали Сара. Еврейка. Сара — не самое типичное имя для России. Она и не была типичной россиянкой. Корнями уходила в Израиль и просто куда попало. Наш романчик закрутился быстро. В тот вечер, когда мы познакомились, она устраивала квартирник со своими подругами. За окном была зима, а девочки организовали скромную вечеринку в стиле текилы и тако. Пригласили кого-то из моих приятелей, с кем я находился в одной машине.

— Нас зовут на домашнюю вечеринку. Рванем?

— Мы больше ни на что не годимся. Поехали, — предложил я.

Выйдя из машины у дома Сары, я поскользнулся и уебался на руку. Кровищи было порядочно. Когда мы зашли в квартиру, я увидел её. Голубые глаза. Еврейский нос. Одержимая. Она мне сразу понравилась.

— Ты можешь как-нибудь это исправить? — показывал я руку.

— Сейчас что-нибудь придумаем, — она куда-то убежала и вернулась с бинтами. За это время я успел с кем-то познакомиться и устроил антибактериальную терапию текилой. Изнутри. Я взял ей коктейль, и переместился куда она сказала. Она принялась обрабатывать мою руку и делать с ней всё что там ещё нужно.

— Не бережешь ты себя, — говорила она.

— Знал бы я, что у твоего дома каток… прихватил бы санки, — я следил за тем, как она обеззараживает ссадины.

— Как тебя зовут?

— Вик, но можешь звать как хочешь.

— Сара.

— Хорошо, буду Сарой.

— Нет, я Сара , — смеялась она.

— Частенько у тебя тематические вечера?

— Время от времени.

— Я рад, что мы встретились.

— Так сразу?

— Да, у меня такое редко.

— Тебе не больно? — она имела в виду её махинации с рукой.

— Бывало и хуже.

Закончив с моей рукой, она сидела рядом. Мы то говорили о чем-то, то молчали. Я смотрел на неё и что-то внутри меня подергивалось. Будто хвост у осла. Она не отходила. Я был ее пациентом. Она мой миниатюрный врач с огромными голубыми глазами. Народ веселился. Что-то пел, что-то обсуждал. Мы отстранились от публики и сидели в углу большого ковра. Моя голова лежала на её ногах. Мы знали друг друга с час или два, и тут уже такое. Я не мог сдерживаться. Упёрся на больную руку, прижал её к себе и поцеловал, как стоило. Она не противилась. Целовались мы до первых лучей рассвета. Затем я уехал.

Через несколько дней я пригласил её на свидание. Она согласилась. Мы попивали вино в каком-то засранском заведении, которое я выбрал. В гастрономии я смыслил тогда немного, поэтому выбирал заведения по интересу, а не содержанию. Суть того ресторанчика была не в еде, а в том, что гости находятся в абсолютно темной комнате. Саре понравилось. Наши губы не отлипали. Тем же вечером мы отправились к ней. Я вылизывал её с ног до головы. Её миниатюрная фигура влекла меня, как обезумевшего. Я стянул с неё свитер, лифчик, толкнул на кровать, содрал джинсы и целовал каждый дюйм её тела. Она пускала руки в мои волосы, притягивала меня к лицу, но я не мог. Мне требовалась каждая её частичка. Пахла она чем-то неземным. Когда настал момент входить в неё, мой дружок спал. Я перевозбудился. Она расстроилась. Я тоже.

Следующим вечером я встречался со знакомым. Мы посиживали в скромном баре. Пока я рассказывал ему о своих проблемах с эрекцией, примчала Сара. С собой она прихватила подругу. Мои жалобы на эрекцию закончились тем, что мы прилично накидались. Забив на приятеля, я то и дело приставал к Саре. Ночью я вновь отправился к ней. В ту ночь на ней было длинное платье из шелка. Когда я запустил руки под платье, мой член ожил. Его крепкость била все рекорды. Не успели мы зайти в квартиру, как тут же повалились на ковёр, где она обрабатывала мою руку. Я задрал её платье и вошел в неё. Она прильнула ко мне, а я всаживал ей со всех сил, стирая колени и поясницу о ковёр.

— Пожалуйста, не кончай на платье, — просила Сара.

— Да-да, конечно, — говорил я, выпуская сперму на её платье.

— Чтоб тебя! — смеялась она.

— Прости.

— Ну… зато не в меня.

— И то хорошо, — радовался я.

Я приезжал к ней ночами. Старался быть культурной свиньей. Доказывал ей, что гожусь для чего-то большего, а не только заблёвывать публичные сортиры. Я встречал её у метро. Заказывал для неё такси. Работал в поте лица, забыв, что я тоже человек. Месяцы сменялись. Я не замечал, что регулярно возвращаюсь к ней до тех пор, пока мы не начали жить вместе.

Наши темпераменты не особо клеились, но мы держались. Да и во мне оставался серьёзный шлейф кретина. Что-то она во мне чувствовала, поэтому закрывала глаза на многое. Было на что закрывать глаза. И было достаточно. Я старался ладить с её семьей. Получалось у меня натянуто. К тому же, её семья смотрела на меня свысока. Они мнили себя московской интеллигенцией, пробившейся с дна на поверхность. Я был обычным выскочкой, пытающимся вылезти из бесцветного стада. А главное, у каждой особи этого стада было моё лицо. Всех нас обрабатывали одинаково.

Саре в этом плане повезло. Её семья умела отделять говно от золота: фильтровала информацию, была оппозицией всему, что навязывалось. Они мне нравились. Казались по-своему прекрасными. Конечно, у них были свои секреты. Диагнозы, которые не выставлялись напоказ.

За красивенькой упаковкой их семьи скрывались кадры, где мать лупила Сару, а отец годами балансировал на грани нервного срыва. Поэтому, от родственничков Саре досталась не только уютная квартира и сколько-то вменяемый взгляд на жизнь… поверх материальных благ она получила порядочный набор психических травм. И эти невидимые рубцы у неё не заживали. Сколько бы их не обрабатывали самые квалифицированные специалисты.

И всё же, меня тянула к ней какая-то неебическая сила. Мы не успевали разойтись, как меня тут же маячило обратно. Как будто внутри меня находился магнит, который неизбежно притягивается к ней. Я не мог сказать, что я испытывал к ней нечто большее, чем к любой другой женщине, с которой я задерживался на месяц, ночь или полгода. Но мои чувства к ней были иными. Они казались обостренными. Оголёнными. Парадоксальными. Я не знал, как долго продлится наша связь. Но я был уверен в том, что эта связь для меня необходима. Будто каждая минута, проведённая с ней, была предопределенной. Что-то в ней встраивалось в мою базовую программу. Словно исходный код. Словно космогония. Нечто выше меня. Сильнее меня. Обладающее мною, и в тот же момент, определяющее меня.

Мы протянули года два или чуть больше. Химия, происходящая между нами, заставила меня потерять чувство дома. Дома, как ощущения. Дома, как места. И даже находясь в собственных апартаментах, я ощущал себя где-то ещё. Моя квартира словно не была моей. Я не принадлежал этому пространству. Влекло же меня туда, где я никогда не был. Туда, где хриплый звук ветра, приукрашенный шелестом воды и лаем собак, окажется сколько-нибудь родным.

Расставаясь, мы пробовали сходиться, но это не заканчивалось хорошо. Иногда мне её не хватало. Но Сара заслуживала другого. Она заслуживала того, кто станет крепкой частью её жизни. Я для этого не годился. Внутри себя мне требовалось усмирить чудовище. И это чудовище не годилось для брака, семьи, загородных домиков и прочего. Я понимал, ей необходим другой. Этого было не исправить. Ей требовался надёжный и продвинутый чувак, чего-то понимающий в жизни. Держащийся за работу, имеющий квартирку в Берлине, разбирающийся в тачках, почитающий ремни и рубашки. Он бы её по-настоящему ценил. Во мне этого не было. Я годился для временной переправы. На мне можно было переплыть от одного берега до другого. От мужчинки попроще, к мужчинке понадёжней. В долгосрочной перспективе с меня было нечего взять.

— Где ты витаешь? — обратилась ко мне Н, стряхнув с меня огрызки из конфетти.

Вероятно, моим чувствам к Саре были объяснения в маниакальной или мазохистской психологии. Да только в те дни для меня не существовало психологии. Зато был необратимый сценарий. Прекрасный и отвратный в лучших смыслах. И я подсаживался на него. Я выбирал его добровольно. Я знал к чему он приведёт. От этого было жутко. Я будто направлялся казнь, а единственным человеком, ведущим меня на расстрел, был никто иной, как я.

Возможно, между нами была любовь. Во всяком случае, мы называли это любовью. И если это была любовь, — она не была похожа на ту картинку, что обещают нам кинофильмы, сериалы, или посредственные романчики. Эта любовь была другой. Она была моей. Моим персональным сортом ебучей любви. И я не знал, что с ней делать. Она не помещалась в меня. Любовь разрезала меня на куски. И я улыбался.

— Прости. Что ты говорила? — спросил я. Мой вопрос её задел.

— С тобой всё хорошо?

— Я сейчас вернусь.

Я решил отправиться за свежей порцией алкоголя. У барной стойки я ощутил, что не особо-то хочу здесь находиться. Очередной раз я играл в фикцию, которую натягивал на свою шкуру. И натягивал без удовольствия. Я словно пребывал в комнате, стены которой охватывает пламя. И в этой комнате я следил за тем, как огонь перебирается с занавесок на пол. Распространяется на потолок. Захватывает бытовые приборы. Подбирается к моим ногам. И я не спешу убегать. Я делаю вид, будто этот пожар организован мною. Будто этот пожар мне необходим. И мне было плевать, что я, как гигантская мозаичная статуя, медленно рассыплюсь. И останется лишь белый лист, за которым нет ничего. Белый, как сахар. Белый, как сода. Белый, как мука. Белый, словно неразбавленный кокс. Словно лист этого документа.

— Как ваше настроение, господин на 30 из 100? — обратилась ко мне девушка мексиканский праздник.

— Есть ли толк от смены заведений, когда мы размениваем площадки одного большого цирка!?

— Нет.

— Что же тогда делать?

— Наслаждаться тем, что есть.

— У тебя это получается?

— Нет.

— Тебе идёт этот мейкап.

— Тебе не идёт твой пиджак.

— Я знаю.

— Зачем же ты его надел?

— Чтобы у нас была тема для разговора.

— Смешно. Сколько ты выпил?

— Больше нужного.

— Добавь меня в инстаграм. Может быть, однажды я захочу выпить с тобой кофе или ещё чего.

— Хорошо, — я передал ей телефон.

— Пообещай мне кое-что.

— Я не верю в богов, поэтому сила моих обещаний… сама понимаешь.

— Пообещай мне, что если мы увидимся, ты не наденешь этот пиджак.

— Замётано.

— Белую рубашку тоже не надевай. Меня воротит от белых рубашек, — она вернула мне телефон.

— Женщина, ты вызываешь во мне симпатию.

— Ладно, кексик. Я пойду.

— Так быстро?

— Ты не поверишь, но я работаю здесь не по своему желанию.

— Как и все мы.

— Возможно.

— До встречи, может быть.

— Может быть, — она улыбалась.

Я следил за её поступью. Следил за тем, как она отдалялась. Самые простые каблуки. Высокий подъём. Подтянутые мышцы ног. Выдающаяся осанка. Задница, которую хочется кусать. Будь я архитектором, мне бы не удалось повторить линий её тела.

— Скорее, иди сюда! — позвал меня Артур.

— Что случилось?

— Придурок, который орал о начале шоу, вот-вот блеванет.

— Бежим!

Когда мы примчали в зал, где находился недоумок, его окружила толпа. Люди снимали кретина на телефоны. Его придерживала девушка и охранник. Он пытался что-то говорить, но выходило у него так себе. Пока он вырывался из рук, у него спали штаны. Вслед за штанами вываливался живот.

— Это растяжки или татуировка на его животе? — спрашивал Артур.

— Два в одном, — отвечал я.

— Думаешь, он обрисовывал растяжки? — смеялся Артур.

— Взгляни на него. Тут нечему удивляться.

— Наденьте ему штаны, — кричал Артур.

— Мне кажется, или у него тату орла на брюхе? — интересовался я.

— Это растяжки приняли форму орла.

— Нет-нет, там точно орёл! — указывал я на живот.

— Действительно, — подтвердил Артур. — Мы изучаем растяжки, как настоящие искусствоведы, — не переставал он.

— А это искусство. Дерьмовое, но искусство, — говорил я.

Охранник попытался надеть штаны недоумку. Стоило охраннику присесть, как бородач вмазал ему по лысине. Упав, охранник держался за голову.

— Что ты делаешь, Слава!? — кричала девушка недоумка.

Он посмотрел на девушку глазами бешеной капибары. Она боялась к нему подойти. Её можно было понять.

— Надень штаны, приятель — кричали гости.

Бородач рискнул натянуть брюки. Когда он нагнулся, его рубашка разорвалась.

— Слава!!?!!? — кричала девушка.

Недоумок выпрямился, придерживая штаны.

— Он сейчас упадёт, — говорил я.

— А-а-а-а-а, — кричал Артур.

Отпустив штаны, недоумок попытался нащупать дыру в рубашке. Его шатало. Он начал мычать, как мычат коровы. Когда он закончил, его лицо приняло форму новорожденного младенца. Тут-то его тело повело на 360 градусов, и он рухнул на стол, разнеся бокалы, телефоны, бутылки и прочую дрянь. Мгновение спустя рухнул и стол.

— Почему он не блюет? — спрашивал кто-то.

Недоумок лежал на полу. Без штанов, в пепле, осколках, вине, рваной рубашке. Смотрел в потолок. Когда люди принялись обсуждать увиденное, он закричал.

— РааааОООАОАррр-рррааааррр-оаааРаар, — орал недоумок.

— Вячеслав, давайте встанем, ну что же вы, — бормотал охранник, получивший в лысину.

Резким движением охранник поднял недоумка. Пытаясь удержать его на ногах, охранник смахивал на замученную мать, старающуюся успокоить взбесившегося младенца. Оглядев зал, бородач вновь заорал.

— РааааОООАОА — РАРРРРРРАОАО — АООАООААААРРРР, — краснел он.

— Зачем он кричит? — интересовался Артур.

— Пытается привлечь самку. Это инстинктивное, — шутил я.

— Ну и зрелище.

— Так кричит его мужское начало. Это зов либидо.

Пока охранник держал кретина, подбежало ещё несколько ребят из охраны. Подхватив придурка, ребята надели ему штаны. Когда ребята отвлеклись, он врезал по челюсти ещё одному охраннику. Получив в рожу, охранник повалился на барную стойку. Засчитав себе технический нокаут, бородач смотрел на охранника, которому только что вмазал.

— Ну и постановочка, — удивлялся Артур.

— Я всякое говно видел, но такого, ещё никогда, — говорил я.

Происходящее напоминало мне картину времён ренессанса: полураздетый еблан в разорванной сорочке, его татуированный живот, два поверженных охранника, куча людей, разодетых так, словно припёрлись на вручение премии Эмми. А главное, над этим хаосом стоял белоснежный конь. И на этом коне был обнаженный чувак, который в разгар абсурда походил на Адама Драйвера, как никто другой.

— РааааОООАОА-Ор-АРА-аР — выкрикнул недоумок на поверженного им охранника.

Закончив орать, бородач вырвался из рук охраны. В ту же секунду он поскользнулся о вино и упал так, как падают холодильники. Ударившись лбом о каменный пол, он замычал.

— С ним всё в порядке! — говорил охранник охраннику.

— Поднимаем его! — недоумка подняли.

— Принеси его пальто и подгони машину, — охранник рейтингом выше давал указания охраннику рейтингом ниже. ⠀

— Смотри! — толкнул меня Артур.

— Осторожно! — кричал охранник!

Недоумок начал блевать, как сломавшийся блендер. Его рвота накрыла двух эскортниц и охранника, бежавшего к нему с пальто. Закончив блевать, он свис на крепких руках охраны.

— Чо за блять!? Чо он себе нахуй позволяет!? А-а-а-а бл..!?!! — психовала заблеванная девушка.

— Бл-и-а-и-а, какая ди-и-и-ичь!!! А-А-а! — говорила вторая девушка. Она успела скрыться от рвоты за своей подругой.

Толпа ликовала, мыча, как и сам недоумок. Карлики и танцовщицы прекратили выступление. Они любовались шоу, за которое им платили.

— Это, безусловно, лучшая часть представления, — сказал я.

— Не зря я сюда приехал, — добавил Артур.

— Он, блядь, не человек, а танцующий фонтан.

— Смотри, у него из штанов сливается… ну и дрянь… Кто-нибудь компенсирует мне увиденное?

— Редкостная мерзость.

— Интересно, куда его повезут?

— В мэрию, наверное, — предположил я.

— Учитывая столько охранников, возможно.

— Может быть, он нефтяник?

— Судишь по цвету его испражнений?

— Содержимому.

— Или агент спецслужб?

— Нельзя исключать.

— Если спали штаны — это либо спецслужбы, либо нефть.

— А если он губернатор небольшого городка?

— Не стыкуется. Слишком много охранников.

— Да и блевал он по-столичному.

— Верно подмечено.

Люди принялись обсуждать увиденное. Я покинул сцену, желая отыскать Настю. Я планировал сказать ей, что этой ночи с меня достаточно. Меня утомляло платить за то, чтоб чувствовать себя, как выжатый, мать его, апельсин. Добравшись до террасы, я заметил, что людей стало больше. Свежеприбывшая публика смахивала на постояльцев дома для сумасшедших. Впрочем, к утру все мы смахивали на клиентов одной гигантской психушки.

Время приближалось к 4-м утра. Меня тянуло в сон. Взвесив свои перспективы, я понял, что моё пробуждение будет уничтожено. Впрочем, как и остаток дня. В углу террасы мне удалось найти Н. Она общалась с каким-то выскочкой, лицо которого, благодаря очкам, напомнило мне Яйца Бенедикт. Он был первым человеком, чьё лицо заставляло меня воссоздавать образы еды и продуктов. С другого ракурса, его морда смахивала на индукционную печь. Возможно, я просто был голоден. Пропустив его имя и плешивый набор достижений, я пытался сообщить Н, что планирую уходить. Не успевал я произнести слово, как этот гондон допытывался до меня: его интересовали мои успехи, моё отношение к жизни, женщинам, мой социальный кружок и другие бредни. Я не понимал какого черта ему от меня нужно.

— Вот, к примеру, ты знаешь, что ты делаешь для завтрашнего дня? — спрашивал у меня Яйца.

Я смотрел на него, как на конченного.

— Что ты делаешь для того, чтобы твой завтрашний день был лучше и насыщенней?

— Думаю о тебе перед сном.

— А ты закомплексованный…

— Я не очень-то хочу знать, что ты имеешь в виду под комплексами.

— Моё определение комплексов сходится с Википедией.

— Русской, английской или китайской версиями?

— Всеми.

— Как звучит монгольская?

— Лучше ты мне скажи, что ты делаешь для завтрашнего дня!

— Ладно. Кубинская?

— Это у меня спрашивает человек, который не знает, что он делает для завтрашнего дня?

— Тебе кто-нибудь говорил, что ты похож на заезженную пластинку?

— Это ты не можешь ответить на банальный вопрос.

— Я понял, что тебе не говорили.

— Ты язвил, а это защитная реакция.

— Ты точно не рос в семье музыкантов?

— Что?

— Часто повторяешься.

— Я знаю твой психотип. Ты жалок.

— Я как-то пропустил рассказ о том, чем ты занимаешься, но профессии психолог ты не озвучивал.

— Мне и не нужно.

— Оно и понятно. В психологии давно отказались от психотипов.

— Мне часто приходится взаимодействовать с такими, как ты.

— С такими, как я?

— Ну да.

— Приятель, если ты хочешь возвыситься в глазах нашей знакомой, ты выбрал не ту дорожку.

— Мне нечего ей доказывать.

— Серьёзно?

— Абсолютно, — ответил он с гордостью фламинго.

— То есть… это… просто твоя больная манера общения?

— Заметь, ты не мог ответить на простейший вопрос.

— Какой же ты токсичный… — улыбался я.

— Смотри, теперь ты меня оскорбляешь! ха-х-хах-ха.

— Оскорбляю?

— Д-а-а-а-а-а, — выделывался он, как пижон.

— Ты всегда настолько ранимый или сегодня твой день?

— Не смешно.

— Сделай мне одолжение. Не занимайся боксом, — Н рассмеялась.

— Ты жалок.

— Это один из твоих психотипов?

— Это факт.

— Сколько ты заплатил блогеру, что научил тебя столь глубокому пониманию жизни?

— О чём ты говоришь?

— Попроси, чтобы вернули деньги. Тебя наебали.

— Что?!

— Или ты набрался этих шаблонов в своём офисе?

— Офис поносят те, кто не умеет адаптироваться к жизни.

— Из какой лекции Тони Роббинса ты это вытянул?

— Я работаю и делаю выводы.

— Поэтому ты решил завалить меня какими-то клише?

— Ты даже не исключаешь того, что можешь заблуждаться в своём дерьме.

— Ладно ребят, давайте сменим тему, — влезла Настя.

— По-твоему, я заблуждаюсь?

— Да, мне кажется, ты не видишь дальше вытянутой руки, члена или что там у тебя…

— Откуда тебе известна длина моего члена?

— Вик, угомонись, — вставила Н.

— Ладно. Как далеко видишь ты? — спросил я.

— Достаточно, — высказал он с такой надменностью, будто принадлежит к графскому роду.

— Врушка. Очки на твоём лице подсказывают мне, что ты видишь не дальше, чем позволяют тебе линзы.

— Ещё одна защитная реакция, — размахивал он руками. Вальяжно, чтоб его.

— Я скажу тебе, как далеко ты видишь и что ты делаешь для завтрашнего дня.

— Хватит! — вставила Н.

— Не стоит, мне и так это известно, — расплылся он в собственной роскошности. Выглядел он, как титулованная бестолочь. Меня это смешило.

— У тебя есть популярное заблуждение, будто мир крутится около твоей очкастой задницы. Но, видишь ли, миру одинаково плевать на всех нас. Да только той туфте, что у тебя вместо мозга, довольно тяжело это принять… Если ты внимательно присмотришься к своей жизни, ты увидишь, что бежишь на беговой дорожке, словно крыса в колесе. А главное, ты ничего не пытаешься с этим сделать. Ты продолжишь бежать завтра, послезавтра, через год… Но самое мерзкое в том, что ты будешь отстаивать своё ничтожное положение. Ты будешь искать оправдания и другой мусор, подпитывающий твою никчемную позицию. И лет через тридцать, ты заметишь, что ты ровным счетом ни на что не повлиял. Мир будет развиваться. Мнения преображаться. Женщины становиться краше, а парни умнее. Но ты… Ты будешь той же кашей из заблуждений, наслушавшейся Тони Робинсона и его последователей. Короче, ребята, которые должны были бы что-то исправить в твоей жизни, ничего не исправят. Просто потому, что в своём дерьме они запутались не меньше твоего… Но. В отличие от тебя, на своём дерьме они умели зарабатывать. Да, дерьмо, тоже продаётся. Надеюсь, для тебя это не новость. В любом случае… пытаясь излечить моральный геморрой, ты ничего не добьёшься. Единственное, что ты сделаешь, так это запустишь уже запущенное заболевание. А знаешь почему?… Потому что как пациент, ты лечился не у того врача. Как пациент, собственным заболеванием ты не интересовался… Ты жрал дерьмо, которое тебе выписывали, не задумываясь о последствиях.

Закончив монолог, я понял, что говорил громче, чем следовало. Люди, окружавшие меня, смотрели на меня пристальней, чем в собственные телефоны. Яйца приуныл.

— Ты доволен? — толкнула меня Н.

Яйца молчал.

— Ты просто ещё один человек, который никогда ничего не изменит… Признайся уж себе.

— У этого парня не все дома, ха-ха-хо… не обращайте внимания, — скулил Яйца.

— Кретин! В отличие от тебя, я хотя бы ищу этот чертов дом! — выкрикнул я.

— Удачи в поисках, — сказал кто-то из толпы.

Схватив Яйца за воротник, я подтащил его к себе.

— В общем, послушай. Я, может быть, не самый умный и образованный, но чтобы расквасить твоё ебло, интеллекта мне хватит, — сказал я ему. — Поэтому, не доставай меня.

Охранник взял меня за руку и оттащил от придурка. Я отправился к выходу. В гардеробной я забрал пальто. Вставив сигарету в зубы, я направился к лифту. Меня напрягало, что единственный путь на первый этаж проходил через лифт. От двусмысленной драматургии этой ночки, я притомился. Лунный свет пробивался в зал гардеробной.

У лифта стоял официант. На подносе он держал бесплатные коктейли. Не задумываясь о последствиях, я приглушил два. Затем вспомнил, что на вкус они, как лошадиная моча. Стало дурно, но чаевые официанту я вручил. Двери лифта открылись. Мрачные зеркала внутри кабинки были установлены таким образом, что образовывали тёмную комнату, создающую мириады моих отражений. Эти отражения смотрели друг на друга и терялись в бесконечности приглушенного света. Небольшие лампы освещали мой силуэт, словно звёзды. Зайдя в кабинку, я щелкнул по клавише спуска. Когда я обернулся, я заметил Н. Она зашла в лифт.

— Зачем ты это устроил? — спросила она. С обидой или симпатией. Черт знает.

— Вечеру не хватало характера, — я облокотился на стенку.

Она стояла напротив. Приглушенный свет кабинки выделял часть её фигуры. Другая скрывалась в тени.

— Выглядишь чертовски красиво в этом освящении.

— Говоришь подобное всем женщинам?

— Нет.

Она облокотилась на противоположную стенку. У освещаемой стороны тела она подняла платье. Я смотрел на её чулки, трусики, ноги. Она была демонической.

— Тебе нравится?

— Ты или твой комплект нижнего белья?

— Всё.

— Нравится.

— Мы можем поехать к тебе, если хочешь.

— Не ручаюсь за свою эрекцию.

— Проблемы с потенцией?

— Проблемы со всем.

— Я помогу тебе расслабиться.

— Вот как?

— Не отбивай моего желания.

— Как скажешь.

— Кстати, меня зовут не Настя.

— Я догадывался.

— Наташа.

— Похоже на правду.

На улице было прохладно. Ветер усиливался. Я был рад, что мы покинули это чистилище. Ожидая такси, я разглядывал небо. Оно было лиловым. Н держала меня за руку, положив голову на моё плечо. На моей ладони она что-то обводила. Казалось, что она рисует невидимыми красками. Два коктейля, которые я всадил перед выходом, растворялись во мне не лучшим образом. Всё же, я чувствовал себя легко. Хоть и сдерживал отрыжку.

— Как тебе ночка? — интересовалась она.

— Вдохновение от этого дерьма проходит быстрее, чем волна хипстеров в России.

— Так чем ты занимаешься?

— Я пишу. Я не врал об этом.

— Серьёзно? Я думала рассказы для блогеров, было частью твоей манеры флирта.

— Нет. Флирт мне даётся тяжело.

— И какая цель у твоей писанины?

— Стать твоим любимым писателем.

— Как-то самонадеянно.

— Пожалуй.

— Вовремя ты начал писать, конечно… Люди сейчас практически не читают… Подождал бы ещё лет 15. Для полной уверенности.

Я следил за тем, как ветер обдувал её волосы. Она была слишком.

— Мне кажется, что меня будут читать.

— С чего бы?

— Люди меня заслужили.

— Ты романтик…

— Хватит оскорблять меня.

Мы ожидали такси. Уличные музыканты, промышляющие около ночных заведений, отыгрывали какие-то баллады. Смотря на столичные улицы, я думал о том, что хочу улететь из Москвы. Возможно, навсегда. Возможно, мне просто необходимо краткосрочное путешествие в какую-нибудь страну. Конечно, я знал, что человек может облететь три десятка стран, попробовать сотни блюд различных культур, увидеть тысячи достопримечательностей, а затем вернуться в собственную страну тем же кретином, которым он был до того, как сел в самолёт. В какой-то степени я этого боялся. Боялся оставаться тем же кретином, что преследует меня день за днём.

— Сам обустраивал квартирку? — спрашивала Н, гуляя по моим комнатам.

— Где-то позаимствовал, где-то сам.

— А как бы сказал писатель? — она смотрела на меня.

— Писатель сказал бы, что мой дом построен из тысяч прямоугольничков домино. И если кто-нибудь уронит одну плитку, этот домик последовательно разрушится…В лучших традициях всех конструкций, созданных из домино.

— Красивая аллюзия.

— Интересные ты знаешь слова.

— Что это? — интересовалась Н, указывая на открытку.

— Приглашение на вальс. Когда-нибудь посещала вальс?

— Неа.

— Лучше бы присылали деньги, — покручивал я конверт.

— С какой стороны посмотреть…

В спальне она попросила меня снять с неё платье. Когда я расстёгивал молнию, я заметил татуировку орхидеи у её ключицы. Татуировка скрывала шрам. Линии её шеи пахли так, словно она росла в ботаническом саду, где скрещивали лучшие сорта пионов или гардений. Её кожа была гладкой и холодной. Фарфор, а не кожа. Я толкнул её на кровать. В тёмном бархате постельного белья она смотрелась так, что тут же вписывалась в пантеон моих персональных богинь. Стянув с неё трусики, я направился к клитору. Мой язык приластился к ней, как к чему-то родному. Стонала она, как женщина, умеющая получать удовольствие от секса. Я держал её за ноги, пуская свой язык во все тяжкие. Вскоре подоспел и мой член. На этот раз возбудиться мне удалось быстрее, чем я пишу собственные рассказы. Её манера заниматься сексом, граничила с художественным безобразием, — словно стихия, с помощью которой она выражает накопившиеся в ней эмоции.

Движения её тела передавали то, что она была не в силах кому-либо высказать. Это было круто. Даже неистово. Забравшись на меня, она извивалась, словно танцующая кобра. Её когти держали мой затылок. Она разгонялась на мне. Тёрлась о меня, как бесноватая. Я держал её грудь. Прижимал к себе её талию. Ускоряясь на мне, она кончила. Легла на меня. Моя химически чистая богиня совести и пороков. Мне нравилось быть её податливой псиной. Её дыхание бороздило по моему телу. Не снимая её с себя, я пытался выбить оргазм. Ничего толкового из моих фрикций не вышло. Я попросил её встать на колени и пристроился сзади.

Облапав её зад вдоль и поперёк, мне удалось приблизиться к оргазму, но кончить не получилось. Стараясь поймать оргазм, я увлёкся настолько, что потерял эрекцию.

— Чтоб тебя, — рычал я на член.

— Просто укладывайся рядом со мной и успокойся, — я лёг рядом.

— У меня чувство, будто я пробежал марафон…

— Надеюсь, ты не будешь париться по поводу того, что у тебя спал?

— С чего бы? Я же не подросток с предрассудками.

— Хорошо, что ты не подросток.

— Может быть…

— Ты хочешь быть королём, но знаешь в чем твоя проблема?

— М?

— У тебя нет королевства.

— Верно.

— Кажется, меня тошнит… У тебя есть какие-нибудь таблетки от рвотного?

— Сейчас поищу, — когда я вернулся в спальню с таблетками, Н уснула. Она лежала, как котёнок, уткнувшийся в собственные лапы. Младенцы спят, как она. Сжимаются так, чтобы скрыться от озера ночных кошмаров. Приняв душ и обезболивающее, я улегся рядом.

Мне снился госпел, отпеваемый афроамериканскими мальчишками в католической церкви. В просторном зале я был единственным слушателем. На мне был классический смокинг. В руках я держал пустой блокнот. Когда я вышел из церкви, я оказался на заснеженной горе. Рядом со мной не было ни волка, ни собаки, ни церкви. Я был один. Где-то вдали мелькала никчемная деревушка, в которой я рос. Из-за усиливающегося ветра мне становилось холодно. Холоднее с каждой минутой. Немели руки. Губы. Я ощущал ритм собственного сердца. Его кокаиновые стуки. Мрак.

Я открыл глаза. Взглянул на спящую Н. Голова раскалывалась. Тело было напряженным. Мышцы болели. Я дошел до кухни. Съел несколько таблеток обезболивающего. Почистил зубы. Умылся. Вернулся в кровать. Лежал на спине, стараясь уснуть. Тьма.

Я вновь нахожусь в церкви. И эта церковь похожа на ту, что была в моём поселке. Я вижу хмельную рожу нашего священника. Слышу звон колоколов. Вижу бутылку водки, о которую бьют грязной ложкой. В храм заходят прихожане. Священник измазывает их рты гречкой и влажной землей. Наливает каждому по рюмке. Все выпивают вслед за священником. Он смотрит на прихожан, размахивая кадило. Он знает, что в его храм приходят не за богом. В его храме поклоняются разрухе. Обветшалым постройкам. Убитым дорогам. Разваливающимся домам. Бесперспективности длиною в жизнь. Он видит, как его прихожане всаживаются перед телевизором. Срутся на полоумных форумах. Отказываются жить в мире с остальными людьми. Им комфортно лишь на кухне, где есть ржавая кастрюля с переваренными пельменями. Ободранные обои. Печь, изамазанная жиром. Обосанные лифты. Накипь в чайниках. Желтые сортиры. Раздолбанные лестничные площадки. Нищета всего и всея. Но на груди у них — золотой, мать его, крест.

Когда священник доставал бутылку водки из кадило, я проснулся. За окном пели птицы. В церкви у моего дома долбили колокола. Наташа лежала рядом. Спала. Я знал, что когда-нибудь напишу о ней. Конечно, я не знал как.

С тумбы я взял телефон.

— Допиши ту хуйню, что пишешь. Пусть тебе и не нравится. Но ты допиши. Хотяб для меня, — сообщение от Артура.

— Ладно.

…

В наушниках играли Rolling Stones. She’s a Rainbow. Во мне растворялась бутылка вина. На улице темнело. Из кармана я достал сигарету. Дьявол, как же хорошо после вина.

Кстати.

Я дописал.

Have you seen her dressed in blue?
See the sky in front of you;
and her face is like a sail,
speck of white so fair and pale.
Have you seen the lady fairer?

. . .

Вальс

"Партией в её глазах, я был так себе. Ведь к 30 годам у меня не было ни карьеры, ни стабильного заработка. Да и содержанок я не любил.

Читать

Космогония

"Любуясь ею, я вспомнил Виолетту. Стало дурно. Какой-то выродок дерёт превосходную задницу Виолетты. Везунчик.

Читать

Фейк

"Они ценили искусство. Восхищались работами именитых художников. Считали себя частью арт тусовки. В общем, они были никакими.

Готово на 13%

Желаете больше моих работ?

Поддержка моего творчества возможна исключительно с помощью доната. Надеюсь, вас это не напрягает : )
Выбирая кнопки ниже, будет осуществлен переход на внешние донат-ресурсы.

донат в рублях

донат в крипте

Подробнее узнать о том, как работает система доната на сайте, можно через кнопку ниже.

FAQ о донатах?

Авторские Права

Все права на графические, текстовые, технические, музыкальные, а также художественные материалы принадлежат их создателям & правообладателям. Лицензия на распространение информации с сайта:
CC BY-NC-ND 4.0

Свидетельство о депонировании:
№958-825-240
Номер ISNI: #0000 0005 0710 8695

Рекомендуем ознакомиться с лицензией и депонированием в публичных ресурсах. Вкратце: контентом с сайта можно делиться, указывая автора, но нельзя вносить изменения или монетизировать.

Другие Права

Вся информация, размещенная на сайте vicromanov.com и поддоменах, имеет информационный и развлекательный характер. Информация на сайте vicromanov.com может содержать информацию о сайтах третьих лиц. Переход на внешние интернет-ресурсы, связанные с сайтом vicromanov.com, осуществляется на усмотрение пользователя. Мы не несём ответственности за точность информации, данных, взглядов, советов или заявлений, сделанных на внешних сайтах или сайтах третьих лиц.

Дисклеймер :

Произведения, размещённые на сайте vicromanov.com, несут развлекательный характер и не направлены на разжигание межнациональных, религиозных, социальных, этических и других конфликтов. Контент, содержащийся на сайте vicromanov.com, не имеет цели кого-либо оскорбить, унизить или травмировать. Продолжая взаимодействие с сайтом, вы это осознаёте и принимаете. Ответственность за неверную интерпретацию чего-либо администрация сайта не несёт.

All trademarks & artworks are the property of their respective owners.

Использование Cookies

Условия использования

Пользовательское соглашение

Политика Конфиденциальности

Космогония

Примечание

От себя

Have you seen her dressed in blue?
See the sky in front of you;
and her face is like a sail,
speck of white so fair and pale.
Have you seen the lady fairer?

. . .

Вальс

Космогония

Фейк

Желаете больше моих работ?

донат в рублях

донат в крипте

FAQ о донатах?

Авторские Права

Другие Права

Дисклеймер :

All trademarks & artworks are the property of their respective owners.

© 2022 Vic Romanov

© 2022 Vic Romanov | Writer

All Rights Reserved. All trademarks & artworks are the property of their respective owners. Designed & developed by Vic Romanov.

ISNI: #0000 0005 0710 8695

Космогония

Примечание

От себя

Have you seen her dressed in blue? See the sky in front of you; and her face is like a sail, speck of white so fair and pale. Have you seen the lady fairer?

. . .

Вальс

Космогония

Фейк

Желаете больше моих работ?

донат в рублях

донат в крипте

FAQ о донатах?

Авторские Права

Другие Права

Дисклеймер :

All trademarks & artworks are the property of their respective owners.

© 2022 Vic Romanov

© 2022 Vic Romanov | Writer

All Rights Reserved. All trademarks & artworks are the property of their respective owners. Designed & developed by Vic Romanov.

ISNI: #0000 0005 0710 8695

Have you seen her dressed in blue?
See the sky in front of you;
and her face is like a sail,
speck of white so fair and pale.
Have you seen the lady fairer?